Известный спортивный журналист Петр Спектор, проработавший практически всю свою творческую жизнь в газете «Московский комсомолец», выпустил в издательстве «Просвещение» книгу «Футбол на Красной площади», которая в считанные дни стала библиографической редкостью. Для наших дней событие небывалое!

Это издание о людях влюбленных в спорт и о спортивных кумирах разных лет было удостоено национальной премии «Лучшие книги, издательства, проекты года — 2022». С согласия автора мы публикуем фрагменты из его бестселлера.

***

Ложа прессы — это не просто престижный стадионный сектор, где аккредитационная карточка сама собой отворяет проход. И если не проживаешь в лимите отпущенного игре времени жизнь своих героев, значит, попросту ошибся дверью; описывать траекторию спортивных взлетов и падений можно и из фанатской трибуны.

Ложа прессы во многом — это ты сам. Когда видишь главных действующих лиц в победном возбуждении в счастливой раздевалке, или в выжженной поражением опустошенной тишине салона клубного автобуса, или в доступной простоте домашнего застолья.

Благодаря репортерской профессии, со многими великими спортсменами — и не только спортсменами — меня связали добрые товарищеские, а порой — и дружеские отношения. Кто-то из них, подобно Яшину, Стрельцову или Бескову, перешли уже, увы, в состав «небесной сборной», став персонажами не только документального, но и художественного кино и сериалов.

Другие, слава Богу, по-прежнему — рядом с нами, и вместе с Фетисовым, Якушевым, Черчесовым и Буре мы продолжаем отмечать семейные торжества.

Многолетняя близость к спортивным звездам — и не только — дала редкую возможность наблюдать жизнь героев по другую сторону экрана, а порой в ней участвовать, вот и возникла мысль поделиться некоторыми подробностями из виртуального репортерского блокнота.

Короткая дистанция с чемпионами рискует обернуться и бумерангом — сыграть злую шутку.

Не могу себе простить разговора на банкете после хоккейного первенства мира в 1993 году с выдающимся форвардом ЦСКА, «Спартака» и сборной СССР Борисом Александровым — игроком по природному таланту уровня Мальцева или Харламова, разменявшим свой дар на обманчивые житейские радости. Баловень судьбы — но это поначалу, двадцатилетним покоривший монреальский «Форум» в новогоднюю ночь 76-го года, зять любимца отечественного кинематографа Николая Афанасьевича Крючкова доводил тренеров до белого каления бессмысленным прожиганием жизни.

Но тогда в Мюнхене Александров твердо отставил в сторону бокал, решительно сказав:

— Я теперь, Петя, не пью!

— Боря, — заметил я невесть откуда взявшимся менторским тоном, — раньше весь Советский Союз переживал — выпивает ли Александров, выйдет ли на лед, а сейчас это никого не интересует...

Слова мои его задели, он как-то сник. По прошествии времени я хотел извиниться, но не успел; Александров — трагически погиб в автокатастрофе на пути из Усть-Каменогорска, откуда был родом.

Ложа прессы позволяла не только соприкасаться с чемпионами, но и многое увидеть — не всё удавалось сразу объемно разглядеть и понять. Помню свою обескураженность неудачным интервью с Александром Могильным в раздевалке сборной после золотого хоккейного чемпионата мира в Стокгольме. Саша с отсутствующим видом выдавливал из себя по нескольку ничего не значивших слов, а я не мог догадаться об истинных причинах его нескрываемого безразличия, списывая равнодушие к интервью на усталость после матча.

А Могильному было в тот момент просто не до меня. Но это стало ясно только на следующее утро, когда обнаружилось, что младший лейтенант тихоновского хоккейного батальона исчез из резиденции сборной СССР в Долоро, чтобы совершить побег через океан в НХЛ.

Получал я и уроки невозможного спортивного упорства. На Речном вокзале у себя дома знаменитый хоккеист Александр Кожевников, уже покинувший «Спартак» и перешедший в команду классом ниже — «Крылышки», с которым мысленно распрощались тренеры сборной, перед олимпийским сезоном строил наполеоновские планы:

— Забью за первые два круга шайб тридцать, и «Тишке» (так игроки фамильярно именовали Виктора Тихонова) деваться некуда будет — возьмет в Калгари.

— Саша, я же не ребенок, чтобы в сказки верить, — недоверчиво отозвался я, глядя, как около нас весело прыгает через скакалку трехлетняя Маша Кожевникова — будущая звезда телесериалов и шоу.

«Кожева», как звали его партнеры, завелся с пол-оборота, точно на льду, горячо предлагая пари. Хорошо, что я благоразумно отказался, сэкономив на ящике шампанского, поскольку Саша вскоре стал лучшим бомбардиром первой половины чемпионата и получил в Калгари вторую золотую олимпийскую медаль.

В похожей ситуации я оказался, когда величайший тренер фигуристов Станислав Жук, стоя у бортика на цээсковском катке, спросил:

— Видишь ту девочку в сиреневом?

— Девочку, которая всё время падает? — на всякий случай уточнил я, глядя на «Дюймовочку».

— Вот-вот, — кивнул Жук, — через год Катя с Сережей станут чемпионами мира.

— Среди юниоров?

— Чудак ты, Петя, — с сожалением сказал Станислав Алексеевич, употребив более крепкое словечко, но я не обиделся. — Среди взрослых!

Спустя много лет, в 1994-м, в Русском доме в Лиллехаммере я перескажу тот эпизод Кате Гордеевой и Сереже Гринькову, когда отмечали их олимпийское золото. И глядя, какими счастливыми и влюбленными глазами смотрят друг на друга Катя с Сережей, разве можно было себе представить, что не пройдет и года, как Сергей Гриньков — Катин муж — умрет от разрыва сердца на американском льду.

Я начал работать в «Московском комсомольце» в первой половине 1980-х, в короткое и безликое правление Черненко, а бессменный главный редактор Павел Гусев и того раньше — при Андропове. Журналистика и газета изменились неузнаваемо, в том числе и технически — сегодня материалы отсылаются в редакцию одним нажатием клавиши с любой точки планеты. Нет нужды мусолить телефонную трубку в ложе прессы, стараясь перекричать ревущий стадион, но игра для репортеров, по-прежнему, остается самым чутким камертоном.

Бывало, под впечатлением от матча слова и метафоры в репортаже «с колес» обгоняли друг друга, а случалось, вымучивая абзацы и приводя машинисток на другом конце провода в тихую ярость, и сам не имел ни малейшего представления, чем объяснить, скажем, ужасное поражение «Спартака» от заштатной провинциальной команды из Кошице.

В тот злосчастный вечер летом 1997 года, когда красно-белая легенда проиграла 1:2 словакам, я был рядом с Олегом Романцевым. На тренере «Спартака» не было лица, когда мы понуро покинули раздевалку, чтобы укрыться от возмущенных болельщиков в машине Павла Гусева и анастезически принять «лекарство» на все случаи жизни. Чудовищную горечь поражения окончательно удалось смягчить на открытой палубе плавучего ресторана.

Потом Олег Иванович с подкупающей откровенностью благодарно скажет:

— Ребята, если бы не вы, я ту ночь мог не пережить...

Ложа прессы, конечно, давала возможность безгранично развернуть рамки прямоугольника поля и хоккейных бортов, да я никогда и не зацикливался на том же пресс-центре, как на замкнутом пространстве. В ложе прессы возникало множество неожиданных фигур извне — автор кинокомедии «Бриллиантовая рука» Яков Костюковский, тонко сыгравший последнего царя Российской империи Анатолий Ромашин, неразлучная эстрадная пара Лев Лещенко и Владимир Винокур, поэт Евгений Евтушенко, генералы и космонавты... Люди, прославившиеся в своей профессии, которым были рады открыть служебную, а то и правительственную ложу. Но многих влекла в журналистскую компанию именно многомерность общения — в ложе прессы завязывались знакомства, обрастали связями и расширяли представление о жизни люди разных поколений.

Когда-то среди завсегдатаев ложи прессы я был самым молодым...

Легендарный Константин Иванович Бесков, смотревший футбол не со скамейки запасных у кромки поля, где обычно располагаются тренеры, а из ложи прессы, отдавая по ходу игры неустанно сновавшему к «лавке» администратору «Спартака» Саше Хаджи указания, считал, что с верхнего яруса рисунок игры прослеживается отчетливее. Можно было и отвлечься от матча — на лице Бескова отражалась вся гамма спартаковских действий. Нам он советовал: «Смотрите на табло», подразумевая, что цифры гораздо красноречивее любых слов.

На стадионном табло встречались невероятные вещи — в свое время я гостил в Гельзенкирхене у великолепного нападающего московского «Динамо» и сборной СССР, одного из первых советских футболистов, попавшего в бундеслигу — в «Шальке-04», Александра Бородюка. Как рассказывал Саша, контракт заключили настолько молниеносно, что он не успел толком даже собраться — улетел в ФРГ лишь с парой бутс, но бомбардирские качества дома не оставил — в Германии забивал регулярно.

И я стал свидетелем, как после его гола на табло зажглась строчка — «Горби». Я, не сообразив, опешил — забил-то Бородюк. Саша после матча объяснил, что немцы, после объединения Германии преклонявшиеся перед Горбачевым, дали ему сокращенное прозвище в честь советского лидера. Так на табло комплиментарно и писали — «Горби», стереометрически расширяя до политического поля футбольные границы.

Я значимость своего дела обостренно и взволнованно ощутил когда-то в Лувре на презентации к чемпионату мира по футболу во Франции.

Футбол — зрелище в общем-то массовое, в координатах мировой культуры возник в непривычном образе элитного зрелища: не где-нибудь в Мулен-Руже, а под сводами Лувра в контексте вековых сокровищ.

Собственно, и моя репортерская жизнь в ложе прессы, которую считаю своей Сорбонной, на футбольном празднике среди шедевров искусства в старинном королевском дворце почему-то, мне показалось, обрела более выразительный смысл...

Петр СПЕКТОР