Когда Владислава Третьяка назвали «Лучшим хоккеистом двадцатого века», он поблагодарил и тихо сказал: «А я бы отдал этот титул Харламову».
С того страшного августовского дня, когда на Ленинградском шоссе разбился «форвард номер 17», прошло сорок лет. И каждый, наверное, читая о Валерии Харламове, ловит себя на ощущении, что постоянно наталкивается на ослепительный, но холодный мрамор легенд, за которым с каждым годом всё сложнее разглядеть человека: живого, настоящего, отделенного от выдумки. Валерий Харламов стал чем-то известным с детства, и в этой известности постоянным: как памятник Пушкину на Тверской или Большой театр.
Вполне естественным кажется помнить едва ли не наизусть, что…
… у Харламова в раннем возрасте обнаружили порок сердца, и врачи, узнав, что мальчик продолжает играть в хоккей, пришли в ужас;
… великий тренер Тарасов не распознал в нем будущего гения и отправил в далекое захолустье — Чебаркуль;
… забивая гол, он не позволял себе слишком откровенно радоваться, объясняя: «Чувства соперника нужно щадить»;
… он считал недопустимым играть грубо. И когда однажды вспылил, ударив хоккеиста «Химика» Смагина, то весь следующий день провел в поисках Смагина, чтобы перед ним извиниться;
… он родился и умер на скорости.
Испанское народное колдовство
Тем ценнее сохранившаяся у меня запись — запись разговора с отцом Валерия, Борисом Сергеевичем Харламовым. Этой записи тоже очень много лет, больше двадцати. Но я берегу воспоминание об этой встрече за столиком уличного кафе на Беговой как единственную возможность, освободившись от наваждения застывших и замерших навсегда мифов и тем более некоторых фильмов, ничего общего с настоящим Валерием Харламовым и его судьбой не имеющих, рассказать о Харламове так, как мог рассказать только действительно близкий ему человек. Отец…
— Много небылиц сочинили о Валере, причем кое-что придумал и сам Тарасов, — с улыбкой начал разговор Борис Сергеевич. — Например, историю о том, что Валера не только умер, но и родился в машине. Тарасов написал об этом в книге «Три скорости Харламова», заговорщицки подмигнул мне и попросил: «Мне показалось, что так будет эффектнее, только ты не выдавай меня, ладно?» Пока Анатолий Владимирович был жив, я выполнял наш уговор. Но теперь можно и правду рассказать, верно?
На самом деле родился Валера как полагается. У моей жены начались схватки, я отвез ее в роддом, а через пять часов Бегоня родила. Однако случилась другая, достаточно забавная, история. Когда мы в спешке собирались в роддом, я схватил первое, что попалось мне под руку из верхней одежды. Шинель отца, в которой папа прошел всю войну. В роддоме жену переодели в ночную рубашку, а ее вещи передали мне. Я завязал их в узел и пошел домой пешком по ночной Москве. Мороз был страшный. Метро уже не работало. Милиционерам на улице я показался очень подозрительным типом: в шинели, а не военный. И еще в руках узел какой-то… с женской одеждой. В общем, меня забрали в отделение. Я даже обрадовался: хоть до утра в тепле посижу, а там уже и метро заработает. Разобрались во всех моих обстоятельствах довольно быстро, но остаться до утра разрешили.
Что меня еще удивляет? «Тарасов поначалу не верил в Харламова, поэтому и отправил его в Чебаркуль». Это невозможно в принципе: Тарасов следил за тренирующимися в ЦСКА мальчишками с первых же их шагов на льду. Помню, они шли на тренировку, а Тарасов вставал специально у входа и наблюдал за каждым. Многих ребят вели за руку родители или бабушки с дедушками, несли их форму и клюшки. Анатолий Владимирович от этого зрелища приходил в ярость и тут же начинал рычать: «Ты должен сам свою форму нести! А голы на льду за тебя тоже бабушка будет забивать?»
Валерка же мой, хоть и был маленького росточка, всегда только сам тащил амуницию. Едва ли не пополам сгибался под этим грузом, но тащил. Я его переводил через дорогу, а у забора прощался: «Дальше сам, сынок!»
Тарасов его за это отмечал и хвалил: «А вот ты молодец. Как фамилия? Харламов? Что-то стоящее из тебя должно получиться, Харламов!»
Или вот, например, в финале Кубка Москвы маленькие армейцы встречались со спартаковцами. Играла команда постарше Валеры. Но у них заболел левый крайний. Валеру поставили на его место. Так он три гола забил!
Всё о нем знал Тарасов… И в чебаркульскую «Звезду» отправил ненадолго, просто, чтобы жизнь медом не казалась. Считал, наверное, что место в основном составе ЦСКА нужно заслужить, выстрадать.
Кстати, Тарасов собирался вызвать Валеру из Чебаркуля гораздо раньше, чем это произошло на самом деле. Но к Анатолию Владимировичу приехал тренер «Звезды» с презентом и буквально взмолился: «Будьте добры, оставьте у нас Харламова еще на какое-то время, очень уж нужны победы!» Тарасов смягчился и пошел навстречу. Естественно, не из-за подарка. Тем более что ему не «Волгу» преподнесли, а, если память не изменяет, самовар.
У меня до сих пор перед глазами стоит Валерино возвращение из «ссылки». Он у нас большой шутник был. И вот представьте: сидим с женой дома, раздается скрежет ключа в замке. Я выхожу в коридор и вижу, как через приоткрытую дверь с лестничной площадки тихонько и словно сам собой въезжает хоккейный баул. Сам Валера спрятался и толкал баул ногой.
— А правда ли, что Валерий Харламов, мировая суперзвезда, нередко просто выходил во двор и играл с мальчишками в хоккей?
— Вот это чистая правда, — подтвердил Борис Сергеевич. — И в хоккей играл, и в футбол. Ребята, заметив его машину, тут же бросались к нему: «Дядя Валера, поиграйте с нами! А мы вам машину помоем!» — «Машину я и сам помою, — отвечал Валера. — А играть сейчас приду». На это зрелище сбегался весь дом, приходили даже из окрестных дворов, такая толпа окружала хоккейную коробку, что не подступиться: «Харламов играет!»
Но всё это совсем не означает, что он был доступным, безотказным для всех. Как-то я стал свидетелем следующего эпизода: после очередного матча Валера, как обычно, оказался в кольце охотников за автографами. Я старался не пропускать ни одной его игры, а вот Валерина мама видела всего несколько матчей с его участием. Бегоня, очень эмоциональная, как все испанцы, просто слишком переживала, так переживала, что мы всерьез опасались, что от волнения может случиться сердечный приступ. Но в тех случаях, когда она всё-таки оказывалась на трибуне, признаюсь вам: с первой и до последней минуты держала в кармане, тайком, руку с известной конфигурацией из трех пальцев. Ну как бы, чтобы нашим не забили гол. Это было какое-то испанское народное «колдовство», попробуй объясни, почему именно фигу, у нас принято в таких случаях держать кулаки.
Итак, я с трудом пробирался к нему, сын даже вынужден был прийти мне на помощь: «Так, отца моего всё-таки пропустите…» Люди расступились, я подошел. В этот момент какой-то нетрезвый мужчина лет тридцати протянул Валере клочок газеты. Видимо, больше ничего у него в карманах не нашлось, а автограф у Харламова получить хотелось. Валера отказался расписываться. Сказал: «Вы мне еще туалетную бумагу принесите. Я на ней распишусь».
«Валерой была увлечена Алла Пугачева»
О том времени, когда Валерий и сестра Таня вместе с мамой уехали в Испанию и могли остаться там навсегда, а Борис Сергеевич, которого отказались выпустить из СССР, думал, что, возможно, никогда их уже не увидит, написано, кажется, достаточно много и подробно.
Тем не менее отец «форварда номер 17» рассказывал мне интересные, неизвестные широкой публике подробности:
— Поначалу Валере в Испании очень понравилось. Еще бы! Его испанский дедушка был состоятельным человеком, ему принадлежали собственные судоверфи. Внуков и дочь, которую он считал погибшей, дедушка встретил с распростертыми объятиями, катал по городу на дорогой машине, угощал в ресторанах. Валера до этого ничего подобного не испытывал: в Москве он ездил только на метро, а еда… Ну что говорить, жили мы очень скромно: супчик простенький, картошечка…
Однако в испанской школе с сыном едва ли не в первый же день произошел конфуз. Испанцы, как известно, ревностные католики, один из главных предметов в школе — Закон Божий. А советский мальчик Валера Харламов возьми и объяви учителю: «Неужели вы не знаете, что Бога нет?»
Учитель пришел в ярость — и как даст ему по рукам линейкой! Но Валерка всегда был с характером, в ответ он только выкрикнул еще громче: «А Бога всё равно нет!» Снова удар, еще, еще… «Твоя бабушка как молится?» Московская бабушка у Валеры была, естественно, православной. Валера показал, как она крестилась. Ему снова линейкой по посиневшим пальцам…
Что же было дальше? Да вот что: у сына по математике всегда были круглые пятерки. Он потом в Москве даже побеждал на Олимпиадах для школьников множество раз. В отличие от учителя по Закону Божьему, испанский учитель математики полюбил его с первого урока, души в нем не чаял. Как-то он подошел к моей жене и потихоньку сказал: «Не приживется в Испании ваш мальчик. Ваше дело, конечно, но лучше бы вам как можно скорее вернуться домой».
Но Бегоня уже и сама склонялась к тому, что стоит, пожалуй, вернуться. Как-то ее пригласили на радио и попросили зачитать провокационное обращение антисоветского содержания. Жена с возмущением отказалась.
Безусловно, не очень хорошие вещи происходили порой в Советском Союзе, и всё же она считала СССР для себя родным. Часто повторяла: «Не та мать, что родила, а та, что воспитала». И неслучайно мою жену, которая до отъезда в Испанию работала, между прочим, на засекреченном военном заводе, после возвращения легко приняли обратно. В Испании за всеми незаметно наблюдали, отмечали, кто и как себя ведет. Одна женщина брякнула: «Да нищета там, в Москве, страшная. Чтобы выжить, приходится ездить в деревню, покупать яйца и продавать на рынке в Москве». Приехала она в итоге домой и осталась безработной.
Кстати, испанский дедушка был разочарован, узнав, что внук стал хоккеистом. «Лучше бы тореадором», — пробурчал он. И в тот же вечер «получил по носу». Испанцы сняли документальный фильм и показали по телевидению в честь приезда Валеры, к тому времени уже повсеместно известного, в гости к родственникам. Дед посмотрел, гордо расправил плечи и пожал внуку руку: «Да-а, насчет тореадора я, пожалуй, погорячился!»
Помнил ли отец, «дядя Боря», как мы, молодые журналисты, приходившие в те годы на хоккей, его называли, первую любовь сына? Борис Сергеевич, подумав, отрицательно покачал головой:
— Нет, честно говоря. До женитьбы у Валерки было много девушек. Звонили ему, не переставая. Веселый, симпатичный, он не мог не нравиться. Письмами его комната была завалена. Он просил сестру: «Мне некогда, а ты почитай, пожалуйста. Почувствуешь по письму, что девушка хорошая, отложи для меня, я отвечу. Я тебе полностью доверяю!»
В те годы, между прочим, им интересовалась и молоденькая Алла Пугачева. Они ведь были ровесниками. Я работал в пионерском лагере, а Алла Борисовна у нас часто репетировала. И видела, конечно, что ко мне приезжает Валера. Тоже заходить стала. Чайку попить, поговорить. На Валеру смотрела с интересом. Но до романа дело не дошло. Сын вечно был занят, да и встречался, если не ошибаюсь, в тот период с какой-то другой девушкой.
«Невольного убийцу сына я просил пожалеть»
— Валера мне часто снится, — признался на прощание Борис Сергеевич. — Почему-то во сне я всегда вижу его мальчиком лет 15, как он летит на коньках с горы: «Па-а-па, лови меня, держи!»
Вы знаете, тогда, в день катастрофы, не было совершенно никаких плохих предчувствий. Ни меня, ни жены не оказалось в Москве. Бегоня гостила у родных в Испании. А в поезде проводники специально выключили в ее купе радио, боялись, что она не переживет такого страшного известия. В нашу московскую квартиру она входила, всё еще ничего не зная…
Хотя, сколько бы лет ни прошло, нет-нет, да и всплывут перед глазами кадры, снятые на месте аварии. Валера лежал на мокром асфальте, словно живой. Ветер шевелил волосы. У него не было повреждений. Просто от сильного удара разорвалось сердце. Жена Ирина прожила еще десять минут.
А водитель, с которым они столкнулись… Я постарался сделать всё, чтобы его не посадили. К нам домой приходил следователь, мы долго разговаривали с ним, и я просил: «Пожалейте этого человека. Он ни в чем не виноват, подумайте, как он будет жить со всем этим. Три смерти. Сама мысль об этом — такое наказание, что-то еще, более жуткое, и придумать сложно».
В день Валериных похорон погода была такой странной... Сначала шел дождь, потом засверкали молнии. И вдруг выглянуло ослепительное солнце. Тарасов сказал: «Видите, над Харламовым сегодня плачет даже Бог».
Инесса РАССКАЗОВА
Фото Юрия Соколова