70 лет назад, 17 августа 1952 года, на столичном стадионе «Динамо» стартовал московский чемпионат мира по волейболу среди мужских и женских команд, очевидцем которого мне посчастливилось стать. И хотя мне было всего 7 лет, но запомнились и неповторимая атмосфера этого грандиозного спортивного события, сопоставимого по накалу страстей и интересу к нему москвичей разве что с Олимпиадой-80, и комбинационная, остроатакующая игра виртуозов советского волейбола.
Мужская сборная СССР по волейболу, чемпионы мира 1952 года
Фото Мстислава Боташева
На финальный матч чемпионата мира среди мужских команд СССР—Чехословакия собралось невиданное для волейбола число зрителей — 50 тысяч! На той игре я был одним из самых ярых болельщиков, ведь всех игроков нашей сборной я хорошо знал и не раз бывал у них на тренировках. А с лидерами нашего волейбола тех лет Владимиром Щагиным и Константином Ревой я дружил до последних дней их жизни.
Костяк той команды составляли игроки сборной СССР образца 1949 года, ставшие первыми чемпионами мира по волейболу под руководством моего отца Григория Ефимовича Берлянда. Но к играм московского чемпионата команду готовил корифей волейбола предвоенных лет Анатолий Иванович Чинилин.
Почему случилась рокировка на тренерском мостике сборной, я узнал лет семь спустя, после того как к нам домой заявился Василий Сталин, тогда только вышедший из заключения. Вот тогда отец и рассказал мне о подоплеке своей отставки.
Перед очередным матчем чемпионата СССР ЦДКА—«Динамо» (а отец тренировал и столичных армейцев) в раздевалку к своим подопечным заглянул генерал Василий Сталин. Был он подшофе. Не терпящим возражений тоном стал давать указания старшему тренеру ЦДКА: «В первых двух партиях играет второй состав, а чемпионы мира сидят на лавке. Динамовцы расслабятся, и на решающие партии выйдут наши асы и добьют их». Поскольку с Василием отец был дружен с довоенных лет, он попросил генерала на выход, забыв, что имеет дело с сыном вождя. Это и стоило ему карьеры в волейболе… И что вы думаете? Много лет спустя Василий Иосифович пришел к нам домой извиняться.
Но тогда, в 52-м, я ничего этого не знал и от души болел за подопечных Анатолия Чинилина, которые для меня и тысяч москвичей были волейбольными богами. И они подтвердили свой класс, фактически разгромив в финале грозную сборную Чехословакии. Нашей радости тогда не было предела!..
А где-то на Западной трибуне стадиона «Динамо» болел за наших другой мальчик — Алексей Самойлов, впоследствии волейболист, спортивный журналист, писатель. Предлагаем вашему вниманию его воспоминания.
Евгений БОГАТЫРЕВ,
главный редактор журнала «Физкультура и спорт»
Бог волейбола
В августе пятьдесят второго все дни, с утра до вечера, я пропадал на московском стадионе «Динамо», на площадках перед Западной трибуной которого проходили чемпионаты мира по волейболу — первый у женщин, второй у мужчин. В столицу я приехал из Петрозаводска с тренером Василием Филипповичем Акимовым, участником Великой Отечественной, отчаянным летчиком и мотоциклистом, научившим меня играть в волейбол — тащить мячи в защите в падении с перекатом, подавать «чешку», когда закрученный мяч запуливаешь высоко-высоко и принимаешь его сверху, на пальчики, против солнца чрезвычайно затруднительно... Первыми так стали подавать чехи, в 30—40-е годы считавшиеся лучшими в международном волейболе. Так было до 1949-го, пока в Праге сборная Советского Союза не одолела в финале хозяев. Лучшим в нашей команде был выступавший под четвертым номером, на месте главного забойщика, Константин Рева.
Старший тренер советской сборной Григорий Берлянд подсчитал, что в четырех партиях финала с чехами наш четвертый номер, атакуя восемьдесят раз, допустил только четыре ошибки, а семьдесят шесть его ударов достигли цели! Потрясенный игрой Ревы, чехословацкий художник в одной из пражских газет изобразил красавца-атлета, проткнувшего поверженного противника копьем, и сопроводил дружеский шарж подписью: «Удары Константина Ревы пригвождали соперников к земле».
Удары Ревы действительно пригвождали к земле! На моих глазах в один из августовских дней пятьдесят второго Рева отправил в нокаут на мгновение зазевавшегося французского волейболиста Шишкина, а может, Хохлова: их было двое, волейболистов русского происхождения в сборной Франции. Владимир Щагин в центре сетки сделал передачу, «коротенькую», как тогда говорили, взметнувшемуся по пояс над сеткой в ожидании мяча Константину Реве, и тот, как Зевс-громовержец, метнул молнию на первую линию французской обороны. Шишкин (или всё-таки Хохлов?), страховавший блокирующих, не успевших подняться в воздух, рухнул, как подкошенный, на темно-желтый песок, оросив его кровью из разбитого носа.
Долго колдовали врачи над защитником, которого отправил в глубокий нокаут Константин Рева. Француз (поговаривали, из семьи русских эмигрантов) в конце концов оклемался, после этого эпизода, стоило диктору упомянуть его фамилию, зрители хлопали ему как герою.
Настоящими же героями второго мирового чемпионата, как и первого, пражского, были волейболисты Советского Союза. Победа, одержанная семь лет назад в великой, священной войне, была за нами, и все победы отныне — мы верили в это — будут наши! К остальным мастерам, игрокам мирового класса, даже у меня, начинающего волейболиста, игрока юношеских команд Петрозаводска и Карело-Финской республики, отношение было покровительственное. Я наслаждался священнодействием лучшей в мире команды, игравшей в лучшую на свете игру. Хорошо помню все матчи сборной и игру каждого нашего мастера.
Верховодил на площадке москвич Владимир Щагин — капитаном команды был ленинградец Владимир Ульянов, но держал в руках нити игры Щагин. С его передач вел обстрел Константин Рева. В картине «Прощай и здравствуй, волейбол» мы с режиссером Ленинградской студии документальных фильмов Виктором Семенюком назвали Реву, вырастающего над сеткой, как джинн из бутылки, и наносящего своим фирменным «крюком» молниеносный удар по мячу, эмблемой, символом отечественного волейбола.
Наши были лучшими, а у нас лучшим был Константин Рева, бог волейбола, гений, каких в игре с мячом можно на пальцах одной руки пересчитать: Пеле, Бобров, Пушкаш, Джордан, Рева...
Рева — лучший, но ему под стать и другие мастера звездной команды, которую возглавляли фронтовики, старший тренер Анатолий Чинилин, знаменитый волейболист довоенной поры, потерявший на войне руку, и помогавший ему лучший блокирующий отечественного волейбола, чемпион мира-49, хирург Анатолий Эйнгорн.
Как они играли, Боже мой!.. Разве можно забыть безукоризненно элегантного (футболку носил, как фрак) киевлянина Михаила Пименова, атаковавшего из второй зоны левой рукой; Гиви Ахвледиани, легкого и торжественного, как его земляк Вахтанг Чабукиани, творившего волейбольный балет; так по-птичьи, невесомо летали потом Михаил Барышников на сцене и рижанин Иван Бугаенков на спортивной площадке. А над ней ласточками реяли московский акробат Сергей Нефедов и ленинградский универсал Порфирий (его все звали Паша) Воронин. Московский динамовец Алексей Якушев, всевидящий умница, как никто понимал своего одноклубника Щагина... Самыми молодыми и высокими в команде были Евгений Кошелев из рижской «Даугавы» и красавец Герман Смольянинов, одноклубник Щагина и Якушева.
Что-то с памятью моей стало... Всё, что было на моем волейбольном веку, всегда помнил, а теперь вот — проклятый Альцгеймер! — вынужден в спортивные справочники и единственную нашу отечественную волейбольную энциклопедию лазить, чтобы найти имена еще двух пропущенных мной чемпионов мира «московского разлива»: Владимира Гайлита и Семена Щербакова, московских армейцев, давно ушедших из жизни.
К сожалению, в энциклопедии, посвященной 75-летию отечественного волейбола, нет сведений о росте игроков, и приходится пользоваться старыми программами, выпускаемыми к турнирам. Рост того же Ревы в них указывается разный: то 184 сантиметра, то 186. Сам Константин Кузьмич, когда я попросил его в восемьдесят шестом на Играх доброй воли в Москве уточнить для истории антропометрические данные, засмеялся: «Сейчас во мне, наверное, и ста восьмидесяти четырех нет. Да и какое это имеет значение?..»
И в самом деле — какое значение имеют сантиметры, когда от природы ты наделен такой нечеловеческой силищей и ракетным подъемом, что даже Анатолию Николаевичу Эйнгорну, суперзнатоку «летающего мяча», человеку аналитического склада ума, казалось пустым делом развинчивать на составляющие игру этого феноменального уникума.
Вспоминая в питерском доме Эйнгорна минувшие дни и игры, я не во всем соглашался с ним. Расходились мы с Эйнгорном, в частности, в оценке места Константина Ревы в волейболе. Когда осенью 2001 года я спросил Анатолия Николаевича в интервью для газеты, кто в отечественном волейболе трое самых ярких игроков, он назвал техничных универсалов — капитана довоенного ленинградского «Спартака» Александра Щербина, воспитанника казанского «Динамо» Нила Фасахова, игравшего за ЦСКА и сборную страны, свободно атаковавшего с двух рук, Геннадия Гайкового, питерского мастера, казалось, родившегося с мячом в руках.
— А Рева?!
Эйнгорн предостерегающе поднял руку: «Не заводись, Алексей. И, конечно, Коська (Коськой Эйнгорн называл своего старого друга Константина Реву, а тот его — Тоськой. — А.С.). Вот уж кого природа одарила сверх меры: высоченный прыжок, силища удара лошадиная».
— Щербин, Фасахов, Гайковой, Рева. Стало быть, четверо, а не трое...
— Что ж, пусть будет четверо. Снять ни одного из них нельзя.
По моему предположению, Эйнгорну мешал признать абсолютный приоритет Ревы в волейболе чисто психологический момент, уходящий еще в их довоенное соперничество. В мемуарах «Жизнь и приключения барона фон Тизенгаузена в Советской России», отдавая должное «неповторимому Реве», богом своей любимой игры Эйнгорн называет всё же не его, а Щагина. Рева, думаю, согласился бы с Эйнгорном, а не с автором этого очерка, утверждающим везде и всюду, что четвертый номер советской сборной был первым игроком отечественного и мирового волейбола.
Между прочим, на четвертый номер московского «Спартака» зеленого новичка, каким был перед войной краснопресненский школьник Костя Рева, родившийся 10 апреля 1921 года в украинской деревне неподалеку от города Глухова, поставил самолично Щагин. Игравший на первенство Москвы за команду спортобщества «Правда» на площадке у Семеновской заставы, Костя произвел неизгладимое впечатление пушечными атаками поверх блока на обыгранных им знаменитых спартаковцев во главе с Чинилиным и Щагиным.
От предложения Чинилина играть за «Спартак» Константин с испугу, как сам позже признавался, отказался. Но когда за его «обработку» взялся Владимир Щагин, Костя подчинился. Сначала он встал на третий номер, заняв у сетки место рядом со спартаковским корифеем, который всегда начинал с четвертого. Увидев, однако, что у новенького атака с краев сетки получается превосходно, Щагин приказал ему поменяться с ним местами.
«На четвертый номер Владимир поставил меня не в каком-нибудь заштатном матче, — написал Константин Рева в очерке к 60-летию своего прославленного старшего товарища в журнале “Спортивные игры”, — а в той самой встрече двух спартаковских команд, в которой москвичи отобрали у грозных ленинградцев звание чемпиона страны. Чего стоило пробить блок одного только Эйнгорна! Но, ободренный поддержкой Щагина, я пробивал».
В 1940-м в Тбилиси босоногий московский юнец Костя Рева (тапочек новобранцу московского «Спартака» не хватило) сокрушил ленинградских одноклубников, двукратных чемпионов Советского Союза, пробивая лучший одиночный блок нашего волейбола. «Я же не знал тогда, — рассказывал мне десятилетия спустя Константин Кузьмич, — что это мне надо бояться Тоськи, понятия не имел, что он наш лучший блокирующий».
Возможно, Эйнгорну в какой-то мере мешала признать первенство Ревы среди волейбольных «летчиков» непочтительность к авторитетам, которую выказал в довоенном Тбилиси русоголовый парень, еще вчера сидевший за партой. Летчиком, заметим, он не был, но во время войны боец истребительного полка ВВС Константин Рева охранял небо столицы от фашистских самолетов, а в первые мирные годы окончил Военно-воздушную академию и стал ее преподавателем. Но дело всё же не в личной обиде Эйнгорна. Известная недооценка неповторимого Ревы интеллектуалом и аристократом игры связана, как ни парадоксально, с признанием уникального природного таланта, феноменального атлетизма Ревы. Эйнгорн отдавал в игре приоритет мысли, изощренной технике, а не силе и редкостной прыгучести, качествам врожденным.
Многие специалисты считали феноменальный атлетизм главным достоинством Ревы, который универсалом, как, скажем, Щагин или Воронин, не был. В приеме мяча, в игре в защите, в искусстве паса он уступал и им, и чистым защитникам Нефедову и Щербакову. Но в воздухе, в «небе», в игре над сеткой он парил и царил!
В атаке Владимир Щагин. Этот снимок стал символом волейбола 50-х
Фото Мстислава Боташева
Владимир Иванович Саввин, технический виртуоз, умевший на площадке всё, президент Федерации волейбола СССР и вице-президент ФИВБ, становился поэтом, когда писал о том, как играл его собрат по сборной страны и армейскому клубу.
«В чем особенности спортивного мастерства Константина Ревы? Игра Ревы — это прежде всего непрерывные проявления подлинного атлетизма. Всесторонне физически подготовленный, он сохранял мощь и легкость прыжка в течение всего соревнования. Зрителям доставляло огромное удовольствие наблюдать за спокойными, экономными и точными действиями этого стройного, отлично сложенного спортсмена. Ни одного лишнего движения! Ни намека на какой-либо шаблон! В каждой игровой ситуации Рева неизменно находил самое рациональное решение...
Он не только высоко прыгал, но и оказывался в воздухе в наиболее удобной для удара позиции. Можно было позавидовать той уверенности, с какой он управлял своим телом и координировал движения в безопорном положении. Одинаково искусно он применял почти все известные в волейболе удары. Поэтому соперникам было так трудно играть против Ревы. Они никак не могли приноровиться к его разнообразному арсеналу.
Удары Ревы чередовались и по направлению, и по силе, и по способу их проведения. Его прямые и боковые удары по передней половине площадки были феноменальными по силе. Он вкладывал в них усилие мышц не только одной руки, но и всего корпуса. Это придавало ударам особую мощь...
И еще двумя важными качествами выдающегося мастера обладал Константин. Он любил риск, который зиждился на высоком искусстве. Я не помню случая, чтобы мяч после его удара врезался в сетку или ушел за пределы площадки. И второе его качество: умение сохранять самообладание в самые напряженные моменты игры. Сколько раз Реве приходилось отыгрывать последние, решающие, мячи, когда только от него зависел исход матча, а то и всего чемпионата!»
Так было и в заключительном матче чемпионата страны 1958 года, последнего чемпионата игрока номер один отечественного волейбола. В пятой, решающей, партии матча земляков — московских армейцев и динамовцев, претендовавших на золотые медали, Рева вышел на подачу при счете 8:13 и, согнув в дугу свое могучее тело, начал подавать боковые силовые подачи, пробивая подставленные динамовцами руки. Катапульта Ревы крушила оборону противника до финального свистка судьи. А на следующий день, в дополнительном матче, потребовавшемся для определения чемпионов страны, ЦСКА переиграло по всем статьям вечных своих противников, потрясенных игрой 37-летнего Константина Ревы.
Атакует Константин Рева
Фото Мстислава Боташева
Свидетелем этой «катапультной» серии стал наш прославленный тренер Вячеслав Платонов, который впервые увидел Реву лишь в 1957-м на первенстве страны, выступая за ленинградский СКА. «К этому времени я уже волейбол повидал, сам кое-что умел, но Рева меня поразил, — рассказывал Платонов, когда мы работали над книгой “Уравнение с шестью известными”. — Стареющий лев, но лев. Прыжок, удар, кисть — ни у кого ничего подобного! Мощь — богатырская: его боковые силовые подачи часто наводили панику в стане противника. “На Реву” тогда ходили специально. Как в Пушкинский театр — на Черкасова и Симонова. Как в футбол — на Федотова, Боброва, позже — на Стрельцова».
Футбол был первой спортивной любовью Кости Ревы. Николай Старостин приглашал его, юнца, в дубль «Спартака» и до конца своих дней сокрушался, что этот «чертов волейбол» в Костиной душе перевесил и отечественный футбол потерял бомбардира уровня Стрельцова или Блохина.
Рева, как и его друг Эйнгорн, как все поколение победителей, грудью отстоявшее страну и прославившее ее на спортивных ристалищах, жил по главному человеческому закону, не записанному ни в одной хартии, ни в одной конституции — этот живущий в нас закон великие философы называли совестью. Совестливый, мужественный, благородный человек, Константин Кузьмич был щедро одарен от природы. Бегал, прыгал с юных лет так, что легкоатлетические тренеры, как и футбольные, охотились за ним: уступи он им, Брумелевы высоты, пожалуй, покорились бы человечеству раньше.
Душевный человек был Константин Кузьмич, а как он пел... «Папа был талантлив во всем, играл на пианино, хотя музыке специально не учился, читал наизусть стихи немецких и английских поэтов на языке оригинала, за несколько лет до смерти написал портрет своей жены, моей мамы». Об этом рассказывала дочь Ревы, Елена Константиновна Смолина, спортивный врач.
В последние годы жизни полковник ВВС Рева часто попадал в госпиталь, скучал в больничных палатах по домашним, особенно по правнукам Сереже (ему было девять лет, когда прадедушка умер) и трехлетней Кате, детям его внучки Жени, кандидата филологических наук. Катя говорила: «Деда Костя очень болел, у него ноги болели, мы ему перевязки делали». А девятилетний Сережа, когда в Главном военном клиническом госпитале имени Бурденко умер Константин Кузьмич, сказал: «Хороший мужик был».
Хороший у Сережи был прадед. Замечательный, чудесный, на таких людях земля держится.
Алексей САМОЙЛОВ