В мае 2022 года мы будем праздновать 100-летие со дня выхода первого номера журнала «Физкультура и спорт». А международный гроссмейстер Юрий Авербах отмечает свой вековой юбилей на три месяца раньше! Этому мировому рекорду и его автору мы посвящаем несколько материалов в текущем и в следующих номерах журнала, а также очередной выпуск авторской программы писателя Александра Нилина «Имя в истории» на нашем YouTube-канале.
Юрий Львович Авербах
Фото их архива «ФиС».
«Стареть — это всего лишь дурная привычка, на которую у занятых людей не хватает времени», — заметил когда-то французский писатель Андре Моруа. Эти слова мог бы повторить и Юрий Авербах, который без малого век изучает историю интеллектуальных игр, пишет книги (автор более трех десятков томов!) и консультирует своих коллег в московском Центре шахматной культуры и информации.
Чем же объясняется его феноменальная физическая и интеллектуальная активность? Чтобы настроить Юрия Львовича на нужную мне тему, я процитировал ему строки из Википедии: «Одним из факторов неувядаемого долголетия Авербаха является уникальная особенность организма: его сердце работает предельно экономично, совершая 20—25 ударов в минуту».
— Это анекдотическая ошибка, — улыбнулся гроссмейстер. — Правда, несколько лет назад, когда врачи решили проверить, что происходит с моим пульсом, выяснилось, что ночью его частота падает до 27 ударов в минуту. Мне поставили кардиостимулятор, и сейчас мой пульс — 50—55 ударов. А так как я еще ношу слуховой аппарат, то, наверное, можно сказать, что я киборг...
— …. особенно если учесть фантастический объем работы, который вы выполнили в самых разных областях.
— Этим я в немалой степени обязан спорту, который с самых ранних лет приучил меня переносить большие нагрузки. По счастливому стечению обстоятельств я поступил в очень хорошую школу (в Староконюшенном переулке, на Арбате). Там был прекрасный спортивный зал, где занятия вели замечательные преподаватели физкультуры, фанаты спорта братья Николай и Константин Балагушины. Тренировки и соревнования проводились у нас по десяти видам спорта.
Летом я отправлялся в мою родную Калугу, откуда уехал в три года. Мой отец работал в тресте «Экспортлес» бракером (это специалист, отбирающий в лесу деревья, которые нужно спилить). И мы с ним каждое лето ездили по самым разным местам — то в Кинешму, то в Котлас, то еще куда-нибудь. И я очень рано, в пять лет, научился плавать.
— И далеко заплывали?
— Когда учился в пятом классе, мне ничего не стоило переплыть Москву-реку. А в девятом классе я на пари переплыл ее со связанными руками и ногами.
К спорту меня приобщал и мой дядя: зимой он бегал на коньках, летом ездил на велосипеде и занимался греблей. Он водил меня на соревнования; на стадион «Динамо» я вместе с ним впервые пришел в девять лет.
Я участвовал в соревнованиях по легкой атлетике и играл в волейбол — за свой район, за школу, за юношей до 16 лет, а потом за юношей до 18 лет. На меня обратили внимание волейболисты спортобщества «Учитель» (они тренировались в нашем школьном спортзале) и пригласили в свою команду. Я даже был кандидатом в сборную Москвы.
Выступать в составе «Учителя» я продолжал и тогда, когда уже был гроссмейстером. Позднее играл за НИИ авиационной промышленности, где стал работать после окончания вуза. У нас была очень сильная команда: однажды мы даже выиграли соревнования по волейболу среди команд крупнейших предприятий Москвы, среди которых были коллективы автозавода имени Сталина и завода «Шарикоподшипник».
Как видите, моя жизнь сложилась так, что я с самых ранних лет ощутил притяжение спорта, и это в значительной мере определило мою судьбу.
— А как отразилось на вас несчастье, обрушившееся на вашу семью в тридцать седьмом году, когда репрессировали вашего отца? Как это произошло? И в чем он был обвинен?
— Тогда посадили всех руководителей «Экспортлеса», заподозрив их в связях с иностранцами. Моего отца тоже взяли, хотя он только ходил по лесу и не общался ни с какими иностранцами.
— Вам сообщили об этом?
— Нет. Когда отец вдруг перестал нам писать, мы пытались выяснить, что с ним произошло, но всё было бесполезно. Отец просидел год, а когда Берия сменил Ежова на посту наркома внутренних дел СССР, его выпустили. О том, что ему пришлось пережить, отец никогда ничего не рассказывал, а я не приставал к нему с расспросами.
В 1938 году я выступил на первенстве СССР по шахматам среди школьников до 16 лет (видимо, в Спорткомитете не знали, что мой отец репрессирован, иначе спортивные начальники наверняка подстраховались бы и не допустили меня к соревнованиям). Я стал чемпионом, и это был мой первый крупный успех.
— Но это не заставило вас забыть о волейболе, для которого у вас, видимо, были все данные…
— Это не так. Когда я начинал играть, мой рост был недостаточен для волейбола. Но за один год, с 16 до 17 лет, я вырос на 13 сантиметров и до 25 лет продолжал расти.
— И какой рост у вас сейчас?
— Метр девяносто.
— А вес?
— 75 килограммов.
— Какой у вас распорядок дня? Делаете ли какие-либо физические упражнения?
— Нет. Я с этим закончил, когда у меня начались проблемы с сердцем. А раньше, до 84 лет, ходил в бассейн. Сейчас же только совершаю прогулки — около часа в день — и массирую ноги.
— А диету какую-нибудь соблюдаете?
— В детстве какой-то доктор дал мне совет: «Ешьте по утрам гречневую кашу». И я это делаю. Всю свою жизнь. Я никогда не переедал, хотя моя жена очень хорошо готовила. И всегда следовал правилу: если съел больше, чем следует, то потом нужно немножко поголодать. Но вот от бокала хорошего вина не откажусь и сегодня. Во время войны курил, но потом бросил.
— В 1939 году вы поступили в Московское высшее техническое училище имени Баумана…
— В том же году вышел указ наркома обороны СССР Ворошилова, согласно которому все студенты, которым исполнилось 18 лет, должны были проходить службу в армии. Мне же было только 17 лет, так как благодаря стараниям моей мамы я поступил в среднюю школу в семь, а не в восемь лет, как тогда было принято. Поэтому меня и не призвали в армию.
Когда началась война, мы проходили производственную практику в Коломне, на паровозостроительном заводе. В конце июня нас вернули в Москву и направили на бронетанковую ремонтную базу под Наро-Фоминском (я там работал слесарем).
В Москву возвратились в сентябре. Я жил один: мой отец (он стал работником Министерства среднего машиностроения) не вылезал из командировок, а мама находилась где-то под Пензой, куда эвакуировали детский дом, в котором она была директором.
В те дни в Москве решили провести шахматный турнир (я тоже принимал в нем участие), чтобы показать всем: несмотря ни на что, наш город живет нормальной жизнью. Но какой была эта «нормальная жизнь»?
В воздухе висели аэростаты: немецкие самолеты каждый день бомбили Москву. Мы поднимались на чердаки и крыши, искали там зажигательные бомбы, а обнаружив, бросали их в ведра с водой или в ящики с песком…
Наш шахматный турнир прервался (12 октября состоялся последний его тур). Я поспешил в свой вуз. Оказалось, что эшелон с бауманцами уже ушел в Удмуртию, в Ижевск. «Что же мне делать?» — «Добирайтесь туда сами».
Я пытался уйти на фронт добровольцем. Вместе с другими москвичами пришел в военкомат. Пожилой офицер, обходивший наш строй, остановился около меня: «Как фамилия?» — «Авербах». — «Выйдите из строя, Авербах». Я вышел. «Вы что же? В этих своих брезентовых ботиночках (а тогда, в октябре 41-го, уже выпал снег) собираетесь воевать? Сначала купите себе хорошие ботинки, а уж потом приходите».
Я пошел в магазин. «Какой у вас размер?» — «45-й». — «43-й есть, а 45-го нет и не было». Четыре магазина обошел — всё без толку. А если бы купил тогда «хорошие ботинки», моя судьба сложилась бы совершенно иначе.
16 октября по радио сообщили, что положение на фронте ухудшилось, и в тот же день люди стали покидать Москву. Я прибежал домой. Взял противогаз, выбросил маску, а в сумку положил две буханки хлеба и пакетик сахара. Сел на трамвай № 2, доехал до конечной остановки и, влившись в людской поток, пошел по шоссе Энтузиастов.
Часа через два вижу: стоит пустой грузовичок, а около него — шофер, молодой парень, который весь трясется, не зная, что делать. Я подошел к нему: «Что у тебя с машиной?» — «Полетела задняя ось». А я, когда проходил практику в Наро-Фоминске, ремонтировал тракторные моторы и занимался задними осями.
«Надо достать заднюю ось, — сказал я шоферу. — Мы с тобой ее установим, я тебе помогу». — «Но мне нельзя отойти от машины». — «Тогда я схожу один». Я отыскал автобазу. «Можно у вас заднюю ось найти?» — «Можно. А что у тебя есть?» — «Две буханки хлеба» — «Ну, ладно, давай буханку».
Раздобыв ось, я вернулся к грузовичку и помог шоферу ее смонтировать. «Ну, раз ты такой хороший, — сказал он, — поехали со мной». И мы с ним доехали до Мурома. Было раннее утро. Очень хотелось есть, и мы двинулись на рынок — купить себе что-нибудь. Смотрю — а там знакомый народ. Оказалось, что эшелон с бауманцами стоит на станции. В это трудно было поверить, но через пять минут я уже был в вагоне.
Вот так, благодаря серии случайностей, я добрался до Ижевска и смог продолжить учебу.
— Учиться, наверное, было нелегко, ведь МВТУ всегда считался одним из самых трудных технических вузов…
— Студенческие годы остались у меня в памяти как годы мучений. Но у МВТУ есть одно колоссальное достоинство: этот вуз учит работать.
Я специализировался на газовых турбинах (сейчас, кстати сказать, все самолеты — с газовыми турбинами). Гидравлика и гидродинамика — это был мой хлеб. Если бы я не ушел в шахматы, то, наверное, стал бы кандидатом наук (я уже готовил диссертацию), а, может быть, и доктором.
Для своего диплома — «Немецкий авиационный двигатель «Юнкерс 004» — я должен был сделать 20 чертежных листов, а это тяжеленная работа. Но в МВТУ меня к этому подготовили. К тому же я Водолей, а все Водолеи — трудоголики.
— Профессионально занимаясь шахматами, вы тем не менее всегда либо учились, либо работали как обычный шахматист-любитель…
— Я не мог отказаться от того, что мне интересно. После окончания МВТУ меня приняли на работу в НИИ Министерства авиационной промышленности, директором которого был Мстислав Всеволодович Келдыш, знаменитый ученый и организатор советской науки. Проработав там пять лет, я приобрел огромный опыт. Семинары и дискуссии, которые вели крупные ученые, завораживали нас не меньше, чем спектакли во МХАТе или в Большом театре. Это была бесценная школа.
— Выходит, вы с одинаковым рвением трудились и в науке, и в профессиональном спорте…
— Работа — в любой области — всегда была для меня радостью. Наверное, поэтому мне многое удавалось. Сегодня я даже сам иногда удивляюсь, как это я успевал и книги писать, и выполнять обязанности президента Шахматной федерации, выступать по радио и вести телевизионную «Шахматную школу»...
Я написал кучу статей и кучу книг. Мой пятитомник «Шахматные окончания» вышел на русском, английском и немецком языках, а отдельные его тома издавались на испанском и итальянском. А моя книга «Что надо знать об эндшпиле» напечатана чуть ли не в 20 странах.
— В теории дебютов вы тоже сказали свое слово. Не случайно один из вариантов староиндийской защиты так и называется — «Система Авербаха».
— Это лишь подтверждает то, что чем бы я ни занимался, я отдавал этому всего себя. И к тому же всю жизнь учился.
Еще в средней школе я более-менее овладел немецким языком. А став студентом МВТУ, решил, что нет смысла снова изучать то, что я уже знаю, и взялся за английский. В авиационном НИИ, где я стал работать, сотрудникам, знавшим иностранный язык, на десять процентов повышали зарплату.
Мы с одним моим приятелем не могли пренебречь этим; немного позанимавшись, сдали экзамен по английскому (он был платным) и получили прибавку к зарплате. А когда выяснилось, что я знаю язык, меня стали привлекать к сотрудничеству с технико-информационным отделом: я должен был читать и рецензировать материалы по моей специальности, публикуемые в иностранных журналах. В итоге у меня появился дополнительный — и очень приличный — заработок.
— А чем вы заняты сейчас?
— В 2007 году мы организовали при Центральной научной библиотеке Кабинет шахматной культуры и информации (сейчас он превратился в Центр шахматной культуры и информации).
Поле деятельности этого Центра достаточно широко. Мы создали там библиотеку по всем видам интеллектуальных игр, в числе которых — китайские шахматы, японские шахматы, нарды и так далее; переводим книги в электронный вид. До пандемии два-три раза в месяц устраивали юбилейные вечера, посвященные выдающимся шахматистам. Раньше я был одним из руководителей этой организации, а сегодня я там — научный консультант.
— Несколько лет назад Наталья Петровна Бехтерева (она тогда была научным руководителем Института мозга человека Российской академии наук) сказала в одном из своих интервью, что внутренняя сила мысли и процесс творчества могут не только помочь преодолеть физические недуги, но и значительно продлить жизнь. Но если это так, то можно, наверное, утверждать, что увлечение шахматами тоже способствовало вашему долголетию.
— Конечно. Шахматы, кстати сказать, подтолкнули меня к изучению их истории, которая насчитывает не менее полутора тысяч лет. Позже я увлекся историей интеллектуальных игр, а сегодня с удовольствием погружаюсь в историю России. Почему новгородского князя Ярослава только через пятьсот лет после смерти стали называть Ярославом Мудрым? И отчего его отец, киевский князь Владимир Красное Солнышко, даже хотел с ним воевать? Разве не интересно узнать об этом во всех подробностях?
— А о чем ваши последние книги?
— Об истории шахмат. Одна из них — «Шахматы на сцене и за кулисами»; в ней я описал свои партии, постаравшись заодно дать представление о том, что происходило в это время в нашей Шахматной федерации. Другая книга — «О чем молчат фигуры» — знакомит читателей с историей русских шахмат в ХХ веке. В третьей книге «От чатуранги до наших дней» (чатуранга — это индийское название игры — прародительницы шахмат) я рассказал, как в Индии возникли шахматы и как они трансформировались с течением времени.
— О вас пишут, что вы еще в школе прочитали всего Шекспира. А к какому писателю у вас сегодня лежит душа?
— Таких писателей много. Один из них — Михаил Зощенко. Я могу вновь и вновь перечитывать его замечательные вещи. Мне нравится и ленинградский писатель Пантелеймон Романов, которого сегодня мало кто знает. У меня шесть сборников стихов Омара Хайяма. Мне доставляет удовольствие снять с полки какой-нибудь из них, чтобы посидеть и поразмыслить над его строчками.
У англичан, как долго считалось, был оригинал рукописи Омара Хайяма, и именно с него был сделан перевод четверостиший Хайяма на английский язык. Когда же еще в советские времена в Таджикистане решили издать рубаи Омара Хайяма, то воспользовались для этого английским оригиналом и опубликовали его. Но оказалось, что бумага, на которой были стихотворные строки, изготовлена в XYII веке, в то время как великий поэт жил в XI веке. Я тогда даже думал заняться исследованием английского текста, чтобы разобраться, где там Хайям, а где какие-то другие поэты. Но потом понял, что на выяснение этого не хватит всей моей жизни.
Я хорошо знаю английскую литературу и порой перечитываю великолепные рассказы Сомерсета Моэма (у него их чуть ли не две тысячи). Меня всегда удивляло, что женщины у него — всегда отрицательные персонажи. Но почему он видел их только в черном свете? Оказывается, Сомерсет Моэм, как я выяснил, был заикой, а заики вызывают у женщин раздражение. И можно предположить, что, испытав это на себе, писатель решил отомстить женщинам хотя бы в своих произведениях.
— Если верить Википедии, где утверждается, что «на протяжении всей жизни эффектный, высокий, интеллигентный, подтянутый, не имевший ни грамма лишнего веса Авербах необыкновенно нравился женщинам», вы должны очень хорошо знать женскую психологию.
— Видимо, об этой моей особенности автору той заметки известно больше, чем мне. Но у меня действительно были болельщицы. Одна из них, приходя на турнир, всегда старалась сесть так, чтобы я видел ее лицо. Другая писала мне… Но всё это выглядело как-то по-детски. Я же никогда не чувствовал себя этаким героем женских мечтаний. И, кстати сказать, 59 лет прожил со своей женой Адой Ивановной.
— Вы с трех лет увлекаетесь шахматами, а играете с семи. Невозможно сосчитать турниры, в которых вы участвовали. А что такое усталость шахматиста? Как она проявляется?
— Не знаю даже, можно ли это назвать усталостью. Но когда проигрываешь партию, которая вроде бы удачно складывалась, испытываешь страшное внутреннее опустошение. Расскажу об одном таком случае. Это произошло в Швеции. У меня была отложена партия с перспективой на выигрыш, но я ее проиграл. Когда же сел за стол, чтобы пообедать, то вдруг почувствовал, что не могу ни есть, ни пить. Я вышел на улицу и побежал…
Мы жили в пригороде Стокгольма, и дорога проходила через рощицу. И вот бегу я по этой рощице, а уже наступила осень, идет дождик. В конце концов прибежал на берег озера. Сел на скамеечку, которая там стояла, и стал смотреть на воду. И постепенно начал приходить в себя.
Позже я много раз поступал так же, и это мне помогало. Сыграв партию, я шел на берег водоема, чтобы хотя бы полчаса посидеть спокойно, глядя на воду. Это меня успокаивает, может быть, потому, что я Водолей.
11-летний Гарри Каспаров с Юрием Авербахом в во Дворце пионеров.
Фото их архива «ФиС».
— У вас бывало когда-нибудь плохое настроение?
— В моей жизни были черные полосы. В 1954 году, когда стал чемпионом СССР, меня на год лишили возможности выезжать за границу.
— За что?
— «За неспортивное поведение».
— А в чем оно выражалось?
— Мы тогда проводили матч с американцами. Я проиграл свою партию, и это меня страшно расстроило. А один из заместителей председателя Госкомспорта потребовал, чтобы я отправился в наше посольство анализировать отложенную партию его приятеля, гроссмейстера Александра Котова. Я отказался, поскольку этим могли заняться наши тренеры и запасные шахматисты. На следующий день спортивный начальник вызвал меня к себе, устроил разнос, после чего я снова проиграл.
В другой раз тучи сгустились надо мной незадолго до международного турнира на Филиппинах, на котором я должен был выступить. В первый отдел, как мне сказали, пришла «телега», в которой меня обвиняли во всех смертных грехах.
Из-за этого меня четыре года не выпускали за рубеж, но потом, сменив гнев на милость, назначили президентом Шахматной федерации. Так что я испытал и взлеты, и падения.
Удары судьбы я переносил довольно легко, потому что всегда находил для себя интересное дело, которое поглощало все мои мысли и чувства, не позволяя полностью погрузиться в тягостные переживания.
В течение многих лет я был связан со Спорткомитетом, и у меня порой возникали разногласия с его руководителями, причем не только из-за шахмат. Так как моими соседями были известные спортсмены, то я прекрасно знал, что многие из них уже к 50 годам становятся постоянными пациентами различных лечебных учреждений.
К этой проблеме я и хотел привлечь внимание спортивных начальников. «У вас очень хорошо отработана система ввода человека в большой спорт, — говорил я им. — Это и методики тренировок, и системы восстановления, медицинского обеспечения и так далее. А вот системы вывода людей из большого спорта нет и в помине, хотя она крайне необходима, чтобы помочь бывшим чемпионам приспособиться к резко изменившимся условиям жизни и сохранить здоровье».
«А почему надо кого-то откуда-то выводить? — ответили мне. — Пусть “бывшие” сами позаботятся об этом. А наше дело — помочь действующим спортсменам побеждать и завоевывать медали».
— О вас говорят, как об исключительно рациональном человеке, не верящем ни в какие чудеса. Но неужели в течение всей вашей жизни вы никогда не сталкивались с тем, что не поддается никаким объяснениям?
— Был один случай, о котором я не перестаю размышлять. Когда я стал президентом Шахматной федерации, умерла моя мама (отец умер раньше, в тот год, когда я выиграл чемпионат СССР). Об этом мне по телефону сообщила ее сиделка. Я бросился домой, обнял ее и тут же почувствовал, что исчезло что-то неуловимое, что ее душа уже улетела.
А после этого — но только в том случае, если я был один в гостиничном номере (в те времена я много ездил) — мне стал сниться один и тот же сон: я вхожу в какой-то дом, там сидят люди и что-то празднуют. Все веселые, у всех хорошее настроение, и среди них сидит моя мама, молодая, красивая. А я не могу отделаться от мысли: как же она может сидеть здесь, если я ее похоронил? Спросить ее об этом или нет? Я всё-таки задал ей этот вопрос, и она тут же на моих глазах превратилась в труп…
Полгода мне снился этот сон. И однажды кто-то из верующих сказал мне: «Ваша мама на том свете, видно, очень о вас беспокоится». А через полгода этот сон куда-то уплыл и больше уже не снился мне.
— Как вы относитесь к неизбежности финала, который ждет каждого из нас?
— Если есть чем заниматься и это тебе интересно, то ни о каком финале не думаешь. У меня пока есть такой интерес. А что произойдет, когда я его утрачу, я не знаю. Что будет, то и будет…
Думаю, что в ХХ веке, вместившем в себя две мировые войны, три российские революции, распад СССР и многие другие исторические катаклизмы, судьба обычного человека совершенно не зависела от него самого, поскольку всё определялось бесчисленным множеством случайностей.
Наша жизнь, как я считаю, это эксперимент. И, наверное, каждому, кто на это способен, стоило бы рассказать о том, что он испытал во время опыта, который на нем был поставлен. Мое же преимущество состоит в длительности времени, в течение которого я фиксировал и плохое, и хорошее, выпавшее на мою долю, потому что моя жизнь — это очень долгий эксперимент.
Записал Андрей БАТАШЕВ
Визитная карточка
Юрий Львович Авербах.
Родился 8 февраля 1922 года в Калуге.
Советский шахматист, деятель российского и международного шахматного движения; международный гроссмейстер, международный арбитр по шахматам и шахматной композиции, заслуженный мастер спорта.
Участник 15 чемпионатов СССР. Чемпион Советского Союза 1954 года. Входил в состав сборной команды СССР, победившей в командных чемпионатах Европы 1957 и 1965 годов. Участник турнира претендентов на звание чемпиона мира 1953 года и межзональных турниров 1952 и 1958 годов. Победитель ряда международных соревнований.
В 1945 году окончил МВТУ им. Баумана; по образованию инженер.
Член Исполкома (с 1978 по 1982 год) и ЦК (с 1974 по 1982 год) ФИДЕ. Президент Шахматной федерации СССР (с 1972 по 1977 год), заместитель президента этой федерации (с 1962 по 1972 и с 1978 по1991 год).
Главный редактор журнала «Шахматы в СССР» и «Шахматного бюллетеня» (с 1962 по 1991 год). Ведущий телепрограммы «Шахматная школа» (с 1969 по 1986 год). Президент Общества коллекционеров и историков шахмат России (с момента основания в 2004 году).
Шахматный теоретик, историк и литератор. Старейший среди живущих ныне гроссмейстеров.
Сильные мира шахмат... Виктор Корчной, Тигран Петросян и Юрий Авербах.
Фото из Музея шахмат в Москве
Легенды советских и мировых шахмат Василий Смыслов и Юрий Авербах
Юрий Авербах (на снимке слева) — наш человек! На протяжении многих лет журнал «Физкультура и спорт»,
который 20 лет возглавлял Анатолий Чайковский (на снимке он второй слева),
и журнал «Шахматы в СССР» под началом Юрия Авербаха издавались в издательстве «Физкультура и спорт».
Этот снимок был сделан на одной из выездных встреч журналистов издательства с читателями.
На снимке вы также видите нашего обозревателя Стива Шенкмана,
футболиста Евгения Ловчева и футбольного обозревателя Сергея Шмитько.
Фото из архива «ФиС»