Фигурист Александр Горшков (1946—2022) прожил несколько жизней. Одна — спортивная, была у всех на виду. Целое десятилетие, с 1966 года по 1976 год, вместе со своей второй половинкой Людмилой Пахомовой он правил бал на льду, выиграв первое олимпийское «золото» в танцах на льду.

Танцы на льду вошли в олимпийскую программу во многом благодаря прорыву, который совершили
Людмила Пахомова, Александр Горшков и их тренер Елена Чайковская.

Фото Ю. Соколова

Глядя сегодня на старые записи выступлений этого танцевального дуэта, мы не перестаем восхищаться их композициями, каждым шагом на льду, каждым жестом… Как точно подметила тренировавшаяся вместе с ним у Елены Анатольевны Чайковской Елена Скороходова, у Горшкова — врожденное чувство такта и нечеловеческая работоспособность. Он скромен, немногословен, терпелив и трудолюбив, а это слагаемые спортивного успеха.

Эти качества в полной мере он проявил и в жизни после спорта. Александр Георгиевич четверть века возглавлял комиссию по спортивным танцам в Международном союзе конькобежцев и сделал многое для совершенствования своей любимой дисциплины — фигурного катания. С 2010 года до последних дней жизни Горшков возглавлял Федерацию фигурного катания России, ставшую при нем одной из самых успешных спортивных федераций в стране.

А нам сегодня хотелось бы напомнить один из ключевых эпизодов в спортивной биографии Александра Горшкова, который подтверждает мнение о том, что олимпийский чемпион — не титул, скорее характер.

Чтобы стать мужчиной...    

Весной 1975 года по Москве разнесся слух, что во время турне по Америке в самолете от проблем с легкими скончался неоднократный чемпион мира и Европы в танцах на льду, любимец публики Александр Горшков, муж и партнер королевы льда Людмилы Пахомовой. В ЦК КПСС отреагировали незамедлительно: дали команду тогдашнему министру спорта С.П. Павлову проверить эту информацию. А тот поручил своему первому заму В.Г. Смирнову подтвердить или опровергнуть слухи.

Виталий Георгиевич не мешкая набрал номер отеля в Сан-Диего, где остановились фигуристы, участники турне, и попросил портье соединить его с номером тренера звездной танцевальной пары Елены Анатольевны Чайковской. В Москве был день, а в Сан-Диего — ночь. Но Чайковская взяла трубку и долго не могла понять, почему Смирнов настоятельно просит позвать к телефону ее ученика, что было сделать трудно, поскольку его разместили в другом корпусе огромной гостиницы. В конце концов Чайковская дозвонилась до Пахомовой, та разбудила Горшкова, и он взял трубку в номере своего тренера. Так были развеяны слухи, пущенные кем-то из недоброжелателей.

Знаете, почему поверили в эти байки? Потому что ситуация казалась правдоподобной. Ведь всего за месяц с небольшим до этого турне Горшков перенес тяжелейшую операцию на легких, после которой никто (или почти никто) не мог дать гарантию, что всё обойдется. Отправляясь за океан, Горшков рисковал, да еще как!

Что же его заставило совершить неразумный, с точки зрения обывателей, шаг? Этот вопрос я задал Александру Георгиевичу во время съемок документального фильма «Конек Чайковской», фильма о его тренере.

Монолог Горшкова (с комментарием Чайковской) предлагаю сегодня вашему вниманию:

— К тому времени мы уже были пятикратными чемпионами мира и Европы и мечтали выиграть Олимпийские игры. Слухи о том, что танцы на льду должны быть вот-вот включены в программу зимних Олимпийских игр, ходили достаточно давно. Но когда в МОК будет принято это решение, никто не знал. И вот на приеме в советском посольстве в Копенгагене, устроенном в честь участников чемпионата Европы по фигурному катанию 1975 года, генеральный секретарь Международного союза конькобежцев господин Кеслер сказал, что получено сообщение о том, что танцы на льду включены в программу Белой олимпиады в Инсбруке, которая, как известно, должна состояться в 1976 году.

У нас с Милой это вызвало взрыв эмоций, эйфорию. Но всё в мире уравновешено. Успехи просто так не приходят. За любой подарок судьбы надо расплачиваться. Вот и мне предстояло многое пережить, прежде чем удалось увидеть свет в конце тоннеля. А произошло вот что. После показательных выступлений к нам подошли сотрудники нашего торгпредства и попросили принять участие в рекламной кампании водки «Столичная», а конкретно — попозировать на фоне баннеров с брендом популярной марки водки.

На катке было холодно. Фотосессия затягивалась. Возможно, это и спровоцировало болезнь. Утром следующего дня, когда мы собирали вещи, чтобы улетать в Москву, я почувствовал сильную боль в груди, которая усилилась в самолете. О том, что мне не по себе, сказал Елене Анатольевне. Она протянула мне большой кусок мумиё. Кто знает, если бы не это целебное вещество, долетел бы я до Москвы, так мне было тяжело.

При подлете к столице мне стало хуже: то ли я неудачно повернулся, то ли сказался перепад в давлении. В автобусе, который вез сборную из Шереметьево в Москву, не мог сидеть, так мучила боль, висел на поручнях, как на брусьях...

Врач сборной высказал предположение, что у меня межреберная невралгия. И дал совет: «Когда приедешь домой, ляг в горячую ванну, должно полегчать». Я так и сделал. Но через минуту понял, что если сейчас же не вылезу из ванны, то потеряю сознание.

Три дня мы с Милой ездили по спортивным врачам. Никто толком не мог поставить диагноз. И только профессор Владимир Сыркин забил тревогу, сказав, что у меня в легких скопилась какая-то жидкость. Сказать точнее профессор без специальных приборов не мог. Он дал совет немедленно ехать в больницу МПС (Министерство путей сообщения. — Ред.), где была лучшая пульмонология в Москве.

В то время Чайковская была в приятельских отношениях с дочкой министра путей сообщения Бещева. Один звонок Люде Бещевой всё решил: нас уже ждали в больнице МПС. Вышли из клиники на Пироговку, поймали разваливающийся «рафик» и понеслись на нем, словно по ухабам, на Волоколамское шоссе.

Александр Горшков
Фото из архива «ФиС»

Привезли меня в больницу и начали сразу лечить, но быстро поняли, что только медикаментозными средствами обойтись не удастся. Всё, что со мной происходило потом в больнице, я не помню, поскольку всё время был в полуобморочном состоянии. Много позже, со слов Милы и Елены Анатольевны, я восстановил, что и как было. Профессор Перельман откачал огромным шприцем два литра крови. Почему так много? Дело в том, что на плевре было несколько пузырей, и один из них лопнул. Хирург-кудесник ликвидировал последствия этого «взрыва». Говорят, что ничего подобного в мире никто никогда не делал. Впрочем, я опережаю события.

Когда были оформлены мои документы, меня положили в реанимацию. И в какой-то момент ко мне туда зашел с виду очень приятный энергичный мужчина, как мне показалось, небольшого роста (это и был Перельман), который сказал, что надо делать операцию.

Для меня это был шок. Но я не сдавался: «Какая операция? У меня через полтора месяца чемпионат мира!» Но мой собеседник был непреклонен: «Даю вам 10 минут на размышления! У меня, молодой человек, еще две операции. Через 10 минут вернусь, и вы мне доложите обстановку».

Едва он вышел из палаты, как в проеме двери показались две головы: моего тренера и Милы. Обе заплаканные. Ну, думаю, дела мои плохи. Рассказываю им о диагнозе доктора. И добавляю: профессор сказал, что надо делать операцию. Спрашиваю: «Как быть? Соглашаться?» В ответ Елена Анатольевна и Мила только кивают головами.

Возвращается Михаил Израилевич Перельман, с которым мы потом подружились. Этот человек мне, по существу, спас жизнь. И через какое-то время я оказался на операционном столе. Как потом мне рассказывали, врачи колдовали надо мной 5—6 часов. А когда я проснулся после наркоза, начал требовать, чтобы меня перевели в обычную палату. В реанимации мне всё время делали какие-то инъекции, от которых я тут же засыпал. На третий или четвертый день попытался сесть, потом встать...

По вечерам иногда играл в шахматы с дежурными врачами. Один из них как-то спросил у меня: «Зачем ты какие-то упражнения пытаешься делать? Куда ты рвешься?» Я ответил, что мне надо побыстрее восстановиться, чтобы успеть выступить на чемпионате мира и спокойно готовиться к Олимпийским играм. А в ответ услышал: «Выбрось из головы все мысли о спорте! Если ты даже поправишься, то в обозримом будущем сможешь разве что ходить с авоськой за кефиром».

Утром пришла Мила, и я рассказал ей о разговоре с доктором. Но она с ним не согласилась: «Обещаю тебе, что сделаю всё, что только в человеческих силах, чтобы ты вернулся на каток. Вот увидишь: мы поедем на чемпионат мира!» Мила так уверенно об этом сказала, что не поверить ей я не мог.

Позже я узнал, что она ходила к председателю Спорткомитета СССР Сергею Павловичу Павлову и убедила его в том, что нам необходимо быть на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс. В противном случае шансов выиграть Олимпийские игры у нас практически не будет. Ведь предолимпийский чемпионат мира — это примерно то же, что смотрины невест. Там родственники решают быть или не быть браку. А у нас, в фигурном катании, в этой роли выступают именитые тренеры и авторитетные арбитры.

Большинство врачей были против. Как и моя мама, которая со слезами на глазах отговаривала меня от этого опасного эксперимента. Но нашелся человек, взявший ответственность на себя. Михаил Израилевич Перельман оказался на нашей с Милой стороне.

Когда меня наконец выписали из больницы, я отправился в Лужники на каток, где обычно сборная страны готовилась к главным стартам сезона. Но никого из своих товарищей по команде не застал, они улетели за океан, на акклиматизацию. Ведь соревнования должны были проходить на высоте около 2000 метров. Там и здоровым людям приходится несладко, а что же говорить о легочном больном!

Выхожу на лед катка «Кристалл», чтобы убедить врачей и тренеров, что я отнюдь не развалина. Но не будем забывать, что с момента операции прошло чуть больше трех недель!

Естественно, я пытался вспомнить наш произвольный танец. Но моя левая рука не поднималась выше пояса. В итоге Миле пришлось делать некоторые па без моей помощи. В общем, мы покатались и, видимо, произвели впечатление на экспертов: нам разрешили отправиться в Америку.

Мы вылетели туда всего за день до начала чемпионата мира. На следующий день после прилета попробовали прокатать на тренировке свой произвольный танец. Я доехал до середины катка и сказал Миле: «Больше не могу! Дальше — смерть...»

На самом чемпионате мы не выступали. Зато приняли участие в показательных выступлениях. И каждый раз исполняли (нередко на бис) танго «Романтика». А поскольку этот танец в качестве обязательного должны были катать в следующем сезоне все танцоры, то надо было, что называется, преподнести товар лицом. 15 раз мы демонстрировали наш танец публике во время турне по Штатам. От выступления к выступлению я ощущал всё большую уверенность. А с ней пришло понимание того, что мы на верном пути. Так и вышло!..

* * *

«Из ста мужиков такое испытание мог выдержать только один, — говорила мне Елена Чайковская. — Он мужественный человек. Убеждена, любой из современных танцоров, окажись в такой ситуации, завалился бы раз и навсегда. А Александр выстоял...»

Солдат Победы, поэт Михаил Львов как-то написал строки, которые я вспоминаю всегда, когда оказываюсь в сложной ситуации:

Чтоб стать мужчиной, мало им родиться.

Чтоб стать железом, мало быть рудой.

Ты должен переплавиться, разбиться.

И, как руда, пожертвовать собой.

Думаю, что под этими словами мог бы подписаться и Александр Георгиевич Горшков.

В преддверии чемпионата мира-1975 по фигурному катанию он сумел преодолеть себя и совершить невозможное. А год спустя вместе с Людмилой Пахомовой Александр Горшков завоевал первую в спортивной истории золотую олимпийскую медаль в танцах на льду, показав в Инсбруке феерическую программу.

«Чтобы победить на Олимпиаде, надо обязательно чем-то удивить судей, соперников, журналистов, зрителей, — говорила мне Елена Чайковская. — Ставя олимпийскую программу на испанские мотивы, мы решили продемонстрировать на льду элементы чечетки, что до нас не делал никто. Обратились за консультацией к Майе Михайловне Плисецкой и ее брату Азарию, не один год успешно работавшему на Кубе и знавшему толк в таких танцах. И нам удалось перенести чечетку на лед».

Несколько лет назад мне довелось пообщаться в Милане с Оттавио Чинквантой, многолетним президентом Международного союза конькобежцев (ИСУ). И я спросил, кого он считает лучшей танцевальной парой мира всех времен. Ответ не заставил себя долго ждать: «Конечно, это Пахомова и Горшков! Эта танцевальная пара — лучшая в спортивной истории!»

Чинкванта знал, о чем говорил. Ведь, начиная с зимних Олимпийских игр-1956, он видел вживую выступления всех великих чемпионов. Более авторитетного эксперта в мире фигурного катания вряд ли найти. Слова такого профи дорогого стоят!

Евгений БОГАТЫРЕВ