Печать
Просмотров: 431

Многие творческие люди не раз признавались, что порой видели во сне шедевры, о которых ранее даже не помышляли. Один такой случай знаменитый аргентинский прозаик и поэт Хорхе Луис Борхес описал в своем рассказе «Сон Колриджа».

2022 9 bat1

Игорь Тер-Ованесян.
Фото из архива «ФиС»

В нем говорится о том, как английскому поэту Сэмюэлу Тейлору Колриджу летом 1797 года приснилось, что он сочинил или воспринял поэму примерно в триста строк. Он помнил их с поразительной точностью и сумел записать лирический фрагмент «Кубла Хан» (о дворце монгольского императора, правившего в ХIII веке). Неожиданный визит прервал его работу, и остальные строки он уже не смог припомнить.

«Колриджу во сне была подарена бесспорно блестящая страница», — пишет Борхес, приводя в подтверждение своих слов мнение английского поэта Алджернона Чарлза Суинберна, сразу почувствовавшего, что строки, спасенные Колриджем, — это изумительнейший образец музыки английского языка.

Говоря о том, что тот случай не единственный, Борхес вспоминает об итальянском скрипаче и композиторе Джузеппе Тартини, которому приснилось, будто дьявол исполнил на скрипке сонату сверхъестественной красоты. «Проснувшись, — пишет Борхес, — Тартини извлек из своего несовершенного воспоминания trillo del diavolo («дьявольские трели»)».

Другой классический пример бессознательной работы ума — случай с Робертом Льюисом Стивенсоном, которому один сон подсказал содержание рассказа «Олалья», а другой — сюжет повести «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда»...

На протяжении многих лет я был спортивным журналистом. Общаясь с выдающимися чемпионами, я не раз убеждался в том, что спорт в их исполнении — это творчество. А если это так, то и они по воле высших сил должны получать во сне такие же бесценные подсказки, как и другие творческие люди. И об этом я не раз их расспрашивал.

И вот что несколько десятилетий назад рассказала мне гимнастка-художница Елена Карпухина, ставшая в 1967 году абсолютной чемпионкой мира: «Однажды я увидела во сне, что у меня во время тренировки запуталась лента. Я проснулась, но не стала в это вдумываться, так как очень хотела спать, и постаралась снова уснуть. А через пару дней уже в соревнованиях допустила в упражнении с лентой точно такую же ошибку. С тех пор я никогда не позволяла себе оставлять исправление ошибок “на потом”. Я обязательно должна была снова и снова повторять фрагмент этого упражнения, пока не добьюсь идеального исполнения».

***

А Игорь Тер-Ованесян, знаменитый прыгун в длину, двукратный рекордсмен мира, обладатель двух бронзовых олимпийских наград, многократный чемпион СССР, лишь через ряд десятилетий после завершения своей спортивной карьеры увидел сон, открывший ему и новую технику прыжка, и его истинные, но так и не реализованные возможности.

Перед Играми в Мехико (1968 год) многие предрекали ему победу, и на то были все основания: в 1967 году на предолимпийской неделе Игорь повторил мировой рекорд своего основного конкурента американца Ральфа Бостона, совершив прыжок на 8,35 м. Однако в Мехико мало кому известный американец Боб Бимон улетел на запредельные 8,90 м, повергнув в ступор даже искушенных специалистов.

Помню, как после Игр в Мехико об этом рассказывал сам Игорь-Тер-Ованесян, придя к своему другу-журналисту Алексею Сребницкому в спортивный отдел Агентства печати «Новости», где я тогда работал.

«Как только Боб под аплодисменты завершил свой прыжок, — вспоминал Игорь, — у меня вырвалось: “Ну, так я и знал, что кто-то покажет 8,50”. Когда же объявили, что Бимон прыгнул на 8,90, это стало для меня шоком. Оправиться от него я не смог и в итоге занял только четвертое место».

Тогда, в АПН, никто не стал задавать Игорю никаких вопросов: всем было ясно, что он всё еще не может отойти от того поражения...

Несколько лет назад судьба вновь свела меня с Игорем Арамовичем Тер-Ованесяном. Помня о прошлом, я решил помалкивать о Бимоне, однако обойтись без упоминания о своем давнем сопернике он не мог.

— Я разгадал «бином Бимона», — сказал, обратившись ко мне, Игорь Арамович, словно продолжая разговор, который мог бы давным-давно состояться между нами, — его фантастический результат обусловлен тем, что свой последний шаг он сделал и самым длинным, и самым быстрым, превзойдя в скорости маха даже самых быстрых спринтеров.

Сегодня у меня совсем иное, чем в прежние времена, представление о прыжках в длину, — продолжил свои объяснения Игорь Арамович, показав мне листок со своими расчетами и схематическими рисунками. — Если бы я сейчас вернулся в сектор, то прыгал бы совершенно не так, как прежде.

— Но как? Можете ли вы дать хоть какое-то представление об этом?

— Могу. Мне ведь нередко снится, как я прыгаю и как лечу... А недавно мне привиделся смешной сон. Меня вроде бы пригласили в какую-то школу, чтобы я рассказал ребятам о прыжках в длину. Но когда я пришел туда, то подумал: а зачем говорить? Я лучше полетаю перед ними, чтобы показать, как это нужно делать.

Народу пришло очень много. И изо всех коридоров люди всё шли и шли в тот зал. Я вышел вперед, потом, почему-то откинувшись на спину, поднялся вверх и начал летать — туда, сюда, вверх, вниз... А люди в зале сидят и смотрят. «Но ради чего я им это показываю? — спросил я себя. — Они же не смогут летать. Никогда...Так, может быть, надо рассказать им, как я это делаю? Но я ведь этого не знаю. Просто летаю и всё».

— Можно предположить, что такой сон — это подарок, который природа сделала вам за ваши бесчисленные прыжки-полеты...

— Кто знает... Я прыгал в течение двадцати лет, совершая каждый год примерно тысячу прыжков в среднем на семь метров. Выходит, что в течение года я пролетал семь километров. Добавьте к этому различные прыжковые упражнения, и получится, что, находясь в воздухе, я преодолел расстояние от Москвы до Ленинграда, то есть более семисот километров! Думаю, что никто в мире не летал без всяких технических приспособлений так долго и на такие большие расстояния...

Знаете, что самое страшное в прыжках в длину? Взрыв после максимально быстрого разбега. А после этого возникает очень приятное состояние — то ли удовлетворенности, то ли безмятежности.

— Как в том полете из вашего сна...

— Да. Мне тогда словно бы сказали: «Игорь, не надо дергаться. Надо медленно, очень медленно всё делать. И зачем ты столько тренируешься? Дело же не в скорости». А я-то всегда работал, стараясь увеличить силу и повысить скорость. А оказывается, надо медленно подойти к планке, медленно оттолкнуться и медленно лететь. А сколько я пролечу — зависит от меня самого: хоть десять, хоть двадцать метров, а может быть, и километр.

Вот какие мысли рождаются во мне, когда я пытаюсь воссоздать то свое состояние. Значит, нужно развивать не только силу и скорость, но еще и какие-то другие качества.

...Но где, в какой сфере можно в реальности обрести те «другие качества», которыми он обладал, когда совершал во сне свой фантастически медленный безмятежный полет?

В последние годы Игорь Тер-Ованесян, продолжая анализировать технику выдающихся прыгунов, всё больше и больше времени отдает своему давнему увлечению — живописи. Так, может быть, именно в мире искусства постигает он и те ощущения, из которых складываются «другие качества», необходимые для прыжков-полетов?

***

О своих поразительных снах, во время которых он контактировал с высшими силами, мне рассказал и Анатолий Николаевич Ежов — один из самых больших авторитетов в мировом гиревом спорте, обладатель более трехсот рекордов Гиннесса, выступавший в 400 экстремальных точках мира.

(Колоссальных успехов Анатолий Николаевич достиг не только в спорте. Он президент российско-итальянского международного Института управления имени Святого Праведного воина Федора Ушакова (Архангельск), президент Международной «Лиги развития науки и образования» (Россия—Италия), профессор, доктор экономических наук, член Союза писателей России, Союза журналистов России, Союза писателей Беларуси, Международной федерации журналистов.)

— От моих чудодейственных покровителей, — рассказывал мне Анатолий Николаевич, — я не раз получал напутствия, которые помогали мне укрепиться в моих собственных решениях. Перед экспедицией на Северный полюс мне привиделся во сне некий седовласый старец. «Ты должен пройти по очень трудным и опасным местам, — сказал он мне. — Можешь смело отправляться туда. А когда придет срок заканчивать с этим, я скажу тебе: «Всё, хватит».

Знаки свыше мне доводилось видеть и на вершинах самых высоких гор, в том числе на Эльбрусе. Подъем на его западную вершину (ее высота — 5642 метра) я начал со Скал Пастухова (4 800 метров). Перепад между этими высотами, по вертикали, примерно 850 метров. Немного, казалось бы. Однако путь наверх (это 7—8 километров) занял у меня 10 часов. И за это время я потерял 10 килограммов собственного веса.

Когда я на вершине Эльбруса поднимал гири, у меня из носа и из ушей пошла кровь. Совершая восхождение, я ощущал страшную усталость. Когда же взялся за гири, усталость прошла, однако я был в полубессознательном состоянии. Выполняя толчок, а потом рывок, я падал, вставал и снова падал. Моей задачей было упасть не назад, где была пропасть, а вперед, на площадку, поэтому гири я поднимал с небольшим наклоном вперед.

И вот когда я взметнул гири вверх, в небе передо мной вдруг возникла радуга. Что это означало? Чей это был сигнал? Не знаю. Но та радуга, я убежден в этом, появилась в небе для того, чтобы именно я ее увидел...

Свидетелями того явления были альпинисты, находившиеся рядом со мной, я же успел зафиксировать это чудо на фото. Конечно же, я молился, везде молился. И просил и Господа, и Николая Чудотворца, и других святых простить меня и помочь мне... Говорят, что в окопах атеистов нет. В горах, на грани жизни и смерти, тоже нет атеистов, там все становятся верующими.

Позже, в 2015 году, у меня возникла мерцательная сердечная аритмия. Мне сделали операцию, а затем с помощью дефибрилляторов запустили сердце. После этого я продолжил свою спортивную деятельность, побывав в нескольких экспедициях и установив еще ряд рекордов Гиннесса.

Прошло два года, и мне сделали еще одну, более серьезную, операцию на сердце. Она длилась четыре часа, еще четыре часа я провел в реанимации.

После этого мне категорически запретили какие-либо физические нагрузки. Но полностью отказаться от них я не могу и кое-что всё же делаю (конечно, совсем немного по сравнению с тем, как я нагружал себя раньше).

Во время второй операции у меня тоже были видения. Я опять увидел седовласого старца, который, как и обещал мне когда-то, сказал: «Всё, хватит». Это означало, что я должен завязать с экспедициями и рекордами. И если я раньше был играющим тренером, то теперь я только тренер. Что ж, подождем до лучших времен…

***

Судьба российской легкоатлетки Анастасии Капачинской сложилась так, что ей порой казалось, что лучшие времена для нее никогда не наступят.

В 2003 году на летнем чемпионате мира в Париже Анастасия Капачинская завоевала серебряную медаль на дистанции 200 м. Через несколько дней ее «серебро» превратилось в «золото» (после того как допинг-проба первенствовавшей в Париже американки Келли Уайт дала положительный результат), а еще через полгода, словно продолжая двигаться ввысь на качелях судьбы, Настя дотянулась до еще одной золотой награды, одержав победу на чемпионате мира-2004 в закрытых помещениях. Но затем ее «качели» устремились вниз: Капачинская не прошла очередной допинг-контроль, была лишена чемпионских званий и дисквалифицирована на два года. Афинскую Олимпиаду-2004 Настя была вынуждена пропустить.

— Вспоминаю, какая картина стояла перед моими глазами, когда мимо меня прошла афинская Олимпиада, — пыталась она рассказать в одном из своих интервью о том, что ей тогда пришлось пережить. — Я стою на берегу и, как Ассоль, смотрю на белый пароход. А он всё ближе и ближе ко мне, но вдруг разворачивается и уплывает.

Произошло, казалось бы, самое большое несчастье в жизни Анастасии Капачинской, но вскоре она убедилась, что это не так.

— Та дисквалификация и всё, что с ней связано, — ерунда в сравнении с настоящей трагедией, — говорит Настя. — В 2007 году не стало моей мамы, и я думала, что не переживу этого. Я приняла эту боль, но осознать всё до конца не смогла и, наверное, не смогу никогда. И через месяц после похорон, понимая, что мне надо как-то выбираться из этой ямы, иначе я просто погибну, обратилась к маме: «Если ты меня слышишь, дай мне какой-нибудь знак, чтобы я поняла, что ты рядом, успокоилась и продолжала бы жить дальше». Я повторила это и наяву, и во сне, который то и дело прерывался.

Утром я проснулась, надеясь, что какие-то неуловимые мелочи позволят мне ощутить мамино присутствие, однако ничего не увидела. Я живу в Москве, поблизости от церкви. Я пошла туда и поставила свечки. В церкви никого не было, даже бабушка, которая продавала свечки, куда-то ушла. И вдруг я почувствовала, что вроде бы открылась дверь, и услышала абсолютно реальный мамин голос. «Настя, — прозвучало у меня над ухом, — я здесь». Мама была рядом и дала мне знать об этом. С тех пор я постоянно ощущаю ее близость.

Закончить свой рассказ я хочу словами швейцарского психиатра, основоположника аналитической психологии Карла Густава Юнга: «Сон — это скрытая маленькая дверь, ведущая в самые потаенные и сокровенные уголки души и открывающаяся в космическую ночь». И можно предположить, что приоткрыть эту дверь могут не только великие и знаменитые.

Андрей БАТАШЕВ