Сегодня хочу ответить на очень часто возникающий вопрос, касающийся велосипедных путешествий. Это вопрос — зачем? Зачем такие трудности и сложности? Недавнее присланное мне письмо как раз об этом. Автор рассказывает о своем опыте велосипедного путешествия, говорит о бесконечных машинах на дорогах, о стертых ногах и руках, о лишениях, что пришлось преодолеть и пережить. «Никогда больше», — пишет он в заключение. Но всё же он пишет, анализирует, пытается разобраться и ответить на вопрос — почему оказался не готов? Я включаюсь в этот его анализ, и мне, может быть, что-то удастся прояснить.

На фото: Владимир Кочетков

В велосипедных походах я бывал не раз, но сейчас мне предстояло что-то более сложное, такое, с чем раньше встречаться не приходилось. Меня ожидало путешествие длиною более семи тысяч километров, причем не просто по другой стране, но по другому континенту, отделенному океаном.

Боялся ли я? Трудно сказать. Скорее всего, это был не страх, а непонятного происхождения злорадный азарт, осознание того, что когда «дело доходит до дела», картинка предстоящего сильно меняется, иногда на прямо противоположную.

Сложность была в том, что денег было не просто недостаточно, их было крайне мало. И расстояние от дома было на самом деле невероятно огромным. Когда за год до этого я «крутил» по Китаю, у меня не было такого беспокойства: всё же Китай и Россия разделены сухопутной границей. Один единый материк, достаточно знакомая природа, не такие грандиозные расстояния.

Сейчас всё было иначе. И еще. Я сознательно исключал себя из привычного образа жизни на целых три месяца. Три месяца дорог, три месяца тяжелого труда, лишений. У меня был единственный «плюс»: я слишком хотел увидеть американский континент. Именно этот «плюс» перевешивал всё, именно он отгонял нерешительность и сомнения.

С велосипедом я был связан давно, с детства. Велосипед казался мне небыстрым, но довольно надежным транспортом — всё же любая тропа ему подвластна, да и скорость выше, чем скорость пешехода. Я любил сравнивать скорости и протяженность дневных переходов американских дилижансов, русских ямских упряжек, каких-то старинных караванов с возможностями преодоления расстояний на велосипеде. Меня радовало, что велосипед неизменно побеждает в этом споре.

Тогда же, в школьные годы, я уходил на велосипеде в поход километров на сорок, а то и чуть больше, забирался в самые дальние уголки, отстоящие от райцентра на двадцать-тридцать километров.

Один раз даже ушел с ночевкой. С одним из своих друзей мы, сделав приличный круг через лесной массив, вышли к реке. Здесь, почти на самом берегу, отыскалась поляна, покрытая невысокой травой и сухим белым мхом. На самом краю этой узкой поляны, у кряжистой сосны, мы построили заслон из веток, запаслись валежником, разожгли костер и, расположившись между огнем и заслоном, просидели весь вечер и большую часть ночи. Еды особо не было, мы жарили хлеб, пекли картошку, пили пахнувший дымом чай, настоянный на душице и ежевике, мечтали о далеких походах.

Вообще, это желание во что бы то ни стало увидеть дикие земли, увидеть не тронутые человеком леса никогда не покидало меня. Даже сейчас, когда я знаю, что таких мест почти не осталось, внутри меня тлеет какой-то уголек надежды, что в этом вопросе еще не всё потеряно.

А тогда, в детстве, я услышал о том, что, скажем, индейцы в американских резервациях особо не обрабатывают землю, не занимаются сельским хозяйством и вообще относятся к земле как равный к равному. С тех самых пор мечта добраться до тех мест обрела вполне себе живой образ.

Действительно, вряд ли мне когда-то доведется увидеть Северную Канаду, всё же это слишком далекие земли, поездка требует слишком больших затрат — и физических, и материальных. А вот резервация индейцев США — это было вполне достижимое место даже для меня.

И вот всё наконец сложилось, мне удалось оформить документы и пройти собеседование в консульстве США. Я очень четко помню несколько моментов своего перелета в Америку. Помню жесткие, не по-октябрьски злые снежинки в аэропорту Москвы, вопрос нашего российского таможенника о разобранном для транспортировки велосипеде. «Турист?» — спросил он, увидев характерный рогатый руль. Я кивнул, отметив его взгляд, показавшийся мне скорее растерянным, чем безразличным. Не знаю почему, но этот взгляд и вопрос таможенника преследовали меня весь полет до Нью-Йорка и всю процедуру прохождения паспортного контроля уже на другом конце океана.

Странно, но когда я собрал велосипед, когда разместил на багажнике сумки и, сев на велосипед, оставил позади здание аэропорта, всё словно встало на свои места. Страхи растаяли. Я был в привычной для себя обстановке — на велосипеде, опять же в привычной для себя походной одежде, с возможностью рассуждать и обсуждать. Я ехал, смотрел по сторонам, сравнивал свои представления об этой стране и возникающие передо мной картины. Я знал, что смогу довольно неплохо перемещаться: по крайней мере, до двухсот километров в день. Двести километров — это много, но моя тренированность позволяла мне распоряжаться этими километрами почти по своему усмотрению. Действительно, и сейчас я в этом убежден окончательно, тренированность давала мне огромные возможности. Достаточно представить карту прилегающей к Нью-Йорку территории, наложить возможный дневной маршрут…

Прилетел я часов в 12 и весь остаток дня выбирался из Нью-Йорка. Я прошел Манхэттен, Бронкс, пересек Гудзон и Нью-Джерси. К самому концу дня добрался до западной окраины Нью-арка, довольно крупного города, численностью, пожалуй, равного Владимиру или Калуге. Хотя весь этот путь от аэропорта до выхода из Нью-арка я шел по сплошной городской застройке без малейших просветов, пустырей или парков, на въезде в очередной город обязательно натыкался на плакат, извещавший о том, что заканчивается один и начинается другой населенный пункт. Причем вместе с этой надписью была указана и численность населения города.

Преодолел я за этот первый день в общей сложности не двести, даже не сто, а лишь восемьдесят километров, причем страшно устал к концу дня. Сказались не только физическое, но и нервное напряжение, разница во времени и постоянно меняющаяся картинка перед глазами. Хотя к концу дня я уже привык к своей новой роли. Несколько раз пытался отвечать на вопросы случайных знакомых и продавцов в магазинах, несколько раз обращался к прохожим, уточняя дорогу, а иногда просто стоял и наблюдал за прохожими, машинами, за кусочками жизни большого и очень знаменитого города.

Наконец я остановился в крохотном лесочке, чудом уцелевшем на перекрестке дорог. Здесь, уже при свете луны, долго сидел перед входом в палатку, как на старых знакомых глядел на звезды, слушал тихое журчание крохотного ручейка, стараясь изо всех сил отгонять мысли о расстоянии, отделяющем меня от дома и привычной обстановки.

Трудно объяснить это чувство. Я понимал, что это всё не сон, что всё на самом деле происходит со мной, что нахожусь я в Америке — буквально за час до этого я изо всех сил давил на педали, стараясь увернуться от встреч с чернокожими обитателями пригорода Нью-арка: оказалось, что пригороды больших городов востока Америки буквально оживают ночью. Причем для белого обитателя (или гостя) это время не покажется особо комфортным. По крайней мере, мне так показалось тогда.

В конце концов, оставив позади несколько тысяч километров, я, добрался до юго-запада, до края пустынь, не слишком плодородных земель, до страны каньонов и чистого, прозрачного воздуха. Путь шел через индейскую резервацию, в обход Хамфрис-Пик — довольно высокой горы с покрытой снегом вершиной. Позади остался Флагстаф, довольно крупный городок Аризоны. Небо было безоблачно настолько, что солнце казалось невероятно одиноким. Я давно уже снял с себя и убрал в сумку спортивные штаны, оставшись в велосипедных шортах, но куртку снять не решался: сейчас, к середине дня, солнце безжалостно жгло лицо и едва скрытые велоперчатками кисти рук. И если бы не холодные порывы ветра, вполне можно было потеряться в ощущении времени года.

Карабкаясь в подъем, я представлял себе эту местность в разгар лета, а не в текущем ноябре, хотя и сейчас присыпанные мельчайшим красным песком придорожные растения казались еле живыми. Этот песок покрывал все камни и изломанные дневной жарой и ночным холодом скалы из такого же красного песчаника. Эти скалы редко поднимались вверх, они, скорее, были похожи на толстые плоские бесформенные лепешки, наваленные друг на друга. Никакой сплошной растительности — редкие кустики колючей травы, невысокие кактусы и карликовые сосенки, вот и всё, что росло на склонах.

Время от времени я слезал с велосипеда и шел пешком. Эта смена, этот переход с тяжелой езды на шаг помогает: или чуть лучше восстанавливаешься во время трудной работы, или хотя бы получаешь иллюзию отдыха, что помогает психологически.

Первый короткий привал я позволил себе спустя три часа после выезда из Флагстафа. Недалеко от дороги стояла кряжистая сосна высотой в пять-шесть метров с толстым стволом, за которым я и устроился. Загородился велосипедом от ветра, расстелил коврик и поставил на горелку чайник.  

Завораживал контраст — белые вершины гор впереди, голубое небо и красные скалы вокруг. Воздух был чистым словно родниковая вода, мне казалось, что я не дышу, а глотаю его. Пар из кружки медленно поднимался и не спешил раствориться в воздухе, и все мои движения словно рассыпались на отдельные действия. Трудно объяснить это чувство.

Мне еще был виден Флагстаф. За три часа я уехал от него едва на пятьдесят километров. Но пришлось подниматься вверх все эти километры, и сейчас он находился далеко внизу. В бинокль можно было рассмотреть дома и даже машины, но это был уже город, в котором я был вчера.

Именно с этого момента начались мои приключения на дальнем Западе. Каньоны и останцы Долины памятников, завораживающая красота Долины смерти, чахлые заросли юкки смешивались с обрывками прочитанных в детстве книг. Я останавливался на ночлег у индейцев, на несколько дней задержался в Центре индейской культуры, даже успел поработать в национальном парке «Йосемити».

Когда же мне удалось выйти на побережье Тихого океана и попасть в лес из гигантских секвой, я испытал то, что испытывали, наверное, только первые ступившие на эту землю путешественники.

Так вот, собственно, и ответ на вопрос. Зачем? Я согласен с автором письма. Действительно, любой дальний поход — это в первую очередь тяжелая ежедневная работа, это лишения и физические трудности.

Но поход — это полная смена привычной обстановки. Да, это тяжелая работа. Где-то интересная, где-то завораживающая своей простотой, но работа. Это с опытом находишь в этой работе обратную связь, и в память впечатываются некоторые фрагменты, которые показывают красоту жизни в каком-то обнаженном виде. И путешествие давно закончено, и всё вернулось на места свои, но не покидает чувство, что обнимал планету, видел ее красоту и силу, участвовал в ее вращении.

Считаю, что испытать радость от увиденного без преодоления трудностей пути невозможно. Так устроена психология человека: всё, что дается без труда, почти не имеет ценности. Как говорится, как пришло, так и ушло. А если затрачиваешь усилия и на подготовку, и на знакомство с районом предстоящего путешествия, если, наконец, после долгого, нередко утомительного пути достигаешь цели, путешествие превращается в полноправную, полноценную часть жизни. Ту часть, которая и обогащает впечатлениями, и награждает опытом.

Единственное, о чем нужно помнить всегда, это подготовка. Велосипедного путешествия без нагрузки не бывает. Велосипед не автомобиль, сам не поедет. Есть у меня такая тайна: после первого своего путешествия я сказал себе ту самую фразу: «Никогда больше». Но дорога оказалась сильнее.

Владимир КОЧЕТКОВ
«ФиС», № 6 за 2022 год