Печать
Просмотров: 1148

Литературные страницы

Футболиада Евгения Евтушенко

Любимым афоризмом Евгения Евтушенко были слова Камю: «Любая стена — это дверь». Афоризмом стала и евтушенковская стихотворная строка: «Поэт в России — больше, чем поэт». А еще у него, послевоенного подростка, очень рано развилась и стала непреходящей другая страсть — любовь к футболу, спорту. Самое первое свое стихотворение 15-летнему Евтушенко удалось опубликовать во всесоюзной спортивной газете.

2019 7 shm foot

Из воспоминаний патриарха футбольной журналистики, писателя Льва Филатова: «А началось с того, что юнец этот, в белой рубашонке и мятых бедных брючках, в сорок девятом толкнулся в двери редакции “Советского спорта”, ютившегося на площади Дзержинского, в доме, на месте которого ныне пустующий сквер. Толкнулся со стихами. (До этого, по словам Евтушенко, он бомбардировал своими творениями десятки редакций, но везде получал отказ. — С. Ш.) Для него, выросшего на 4-й Мещанской, адрес редакции был самым прямым: в мяч поигрывал, Синявским заслушивался, на “Динамо” без билета протыривался, “Советский спорт” почитывал.

Попал он на Николая Тарасова (будущего главного редактора журнала “Физкультура и спорт” в начале 70-х годов минувшего века. — С. Ш.), заведующего отделом и поэта, с первого чтения угадавшего дарование Евтушенко.

Так Женя оказался в нашей компании. Мы были вдвое его старше, а он всем своим поведением давал понять, что согласен только на равноправие, без снисхождения: в спорах, шутках, розыгрышах, в пинг-понге, в преферансе...

И был еще в нашем общении футбол. Женя — болельщик того призыва, который нахлынул зимой сорок пятого, когда «Динамо» побывало в Англии. Причину его выбора мы сочли уважительной. И я тогда приникал к черному мятому картонному репродуктору, тому самому, из которого моя мать всю войну слушала сводки Информбюро. Не дай Бог пропустить хоть словечко Синявского. “Челси”, “Арсенал”, Томми Лаутон, Мэттьюз, Бобров, Карцев, Хомич, Бесков — от всего этого с ума можно было сойти.

Но “Динамо” оставалось “Динамо”, а “Спартак” “Спартаком”. Жене влетало: трое-четверо на одного. Он “фехтовал” храбро, а если загоняли в угол, выскальзывал с помощью безотказного приема.

— Минуточку! Я забыл, есть еще стихи...

Ждал тишины — и выпевал, вытягивал, приподнимал снизу вверх, преподносил на открытой ладони первую строку. В наших тесных коммуналках он читал точно так же, как потом с эстрады у микрофона».

Для моего поколения ровесников Евтушенко, или немного младше, он всегда оставался одним из самых знаменитых, читаемых поэтов, собиравших на своих выступлениях полные трибуны стадионов. Стена оказывалась настежь распахнутой дверью, в которую, как при прорыве плотины, устремлялся мощный поток их почитателей.

Став главным редактором «ФиС», Николай Тарасов «перевел» меня в штат журнала из «Советского спорта», думаю, прежде всего потому, что я окончил Литературный институт, а Тарасов-поэт нуждался в слушателе его стихов, и почти каждое утро в редакции начиналось с того, что он мне говорил: «Вот, послушайте, какое стихотворение я ночью написал...»

Моему знакомству с Евтушенко я тоже обязан «ФиС» и Тарасову, который после одного из моих опубликованных в журнале футбольных очерков в 1971 году, не скрывая удовольствия, сказал, что ему звонил Женя и, как читатель, дал лестную для меня оценку этому очерку. Добавил, что Евтушенко хочет со мной познакомиться. Я, конечно, был счастлив.

А когда я с ним познакомился, то разговор сразу же начался с маленького, уютного стадиончика «Буревестник» в Самарском переулке, рядом с Мещанскими улицами, где прошло и его, и мое послевоенное детство в бесконечных мальчишеских футбольных матчах. Вспомнили и о том, как переживали у черного картонного репродуктора за динамовцев в Англии. Я тогда учился в четвертом классе, в нашем дворе, на кирпичной стене дома, была огромная надпись — «ДИНАМО», сделанная маляром-фронтовиком. Я ложился спать, кладя под подушку фотографию «тигра» Хомича, появившуюся на обложке «Огонька». А Евтушенко много лет спустя написал о Хомиче замечательное стихотворение, опубликованное в филатовском еженедельнике «Футбол-Хоккей». Впрочем, как и еще о многих футбольных кумирах тех лет.

Вратарь

Ты, как за решеткой клетки, ходишь,
вне игры, за сеткою ворот,
бывший «тигр», вратарь «Динамо» Хомич —
фотоаппарат мячи берет.
Валкую походочку чудную
я всегда с трибуны разберу.
Ты фотографируешь чужую,
иногда паршивую игру.
Имена других гремят в «Спидоле»
где-то в тундре у Анадыря,
но твое дыхание спиною
слышит грязный свитер вратаря.
Помнишь ли, когда тебя снимали,
мертвенными вспышками слепя,
помнишь ли, как в лондонском тумане
шел великий Стэнли на тебя?
Пономарь глядел тогда удавом.
Пер Бобер, защитников круша...
В штанге просыпалась от ударов
дерева заснувшая душа.
Круг редеет... Где ты, Вася Карцев?
И порою хочется в тоске
ну хотя бы кончиками пальцев
молодость свою достать в броске.
Только не поможет и коронный
сверхакробатический прыжок.
Возраст — это подлый мяч, который
каверзно проходит между ног.
И ночами плавая печально
над твоей подушкой и судьбой,
старые вратарские перчатки
тихо гладят ежик твой седой.
Но, спеша к чужому поединку,
счастлив ты всегда, как ни грусти,
хоть одну футбольную травинку
на колене с кромки унести.
И, храня бывалую повадку,
зрением твоим вратарским зряч,
объектив бросается в «девятку»,
из нее вытаскивая мяч!

«Только однажды потребовалось мое вмешательство, — вспоминает Лев Филатов. — Была строка: “Умер Вася Карцев”. “А он жив”, — сказал я. — “Да?” — Женя вскочил, выхватил у меня листок, разнервничался, заходил из угла в угол: “Вот... кто-то брякнул”. И резко вписал строку: “Где ты, Вася Карцев?” — “Как вы думаете, если цикл продолжить, можно издать сборник?” — У меня сомнений не было.

Прозвучал еще один звонок: “Предложил издательству “Физкультура и спорт” — отказали”.

Цикл оборвался, едва начавшись».

Но я неспроста упомянул о любимом афоризме Евтушенко. Он оставался ему верен при любых неудачах. Об этом свидетельствуют такие строки из его стихотворения о Гайозе Джеджелаве:

И как прекрасен твой, береза,
Летящий по ветру листок,
Прекрасен был удар Гайоза
«Сухим листом» наискосок.
Когда в моей игре рисковой
Передо мной встает стена,
Я верю, «стенкою» не скован,
Что пробиваема она.

Книга Евгения Евтушенко «Моя футболиада» увидела свет в 2009 году. Написание ее продолжалось 40 лет. У Евгения Александровича есть такое признание: «Я учился прорыву свободного русского слова не у профессоров — у великого Севы Боброва. Это чистая правда, что моими учителями в поэзии были не только наши классики, но и замечательные мастера мяча, которых я имел счастье видеть».

Сергей ШМИТЬКО