Имя в истории
- После выхода на экраны игрового фильма «Движение вверх» о победе советских баскетболистов над, казалось, непобедимыми американцами на Олимпийских играх 1972 года в Мюнхене у зрителей появилось желание узнать правду о реальных героях той драматичной игры.
- Сегодня наш рассказ о старшем тренере мужской сборной СССР по баскетболу Владимире Петровиче Кондрашине. Ему и его парням, как и позже, на Играх в Сеуле, Александру Яковлевичу Гомельскому со товарищи, удалось совершить невозможное...
Петрович
В восьмой день августа
Петрович и его команда
Однажды я спросил у Петровича — Владимира Петровича Кондрашина, которого в молодости звали «Батюшка», а затем, до последних дней жизни, не иначе как «Петрович», — есть ли у него в подлунном мире любимое место, куда мечтаешь выбраться при первом удобном случае и где делаешь только то, что душа пожелает. Ни секунды не задумался Кондрашин: «Шапки. Конечно, Шапки».
И теперь, когда Петровича уже который год нет с нами (он родился 14 января 1929 года, умер 23 декабря 1999 года), когда 8 августа, в день рождения его единственного сына Юры, Юрия Владимировича, уже разменявшего «полтинник», мы приезжаем к Кондрашиным в поселок Шапки с Сашей Овчинниковой, Сережей Чесноковым, Мишей Чупровым, Галей и Игорем Оноковыми, другими близкими Петровичу и его семье людьми, я начинаю понимать, почему объехавшего половину земного шара баскетбольного тренера так тянуло в Шапки.
Юра живет здесь в скромном доме, где под самой крышей спал, читал, думал Петрович. Вместе с Юрой с начала лета до глубокой осени в сосново-озерном, болотистом шапкинском раю квартируют его мама Евгения Вячеславовна и ее сестра Ирина, помогающая Жене варить борщи-рассольники, печь пироги с черникой и капустой, топить баню и обихаживать Юру, деятельного, доброжелательного, многознающего, неунывающего, веселого человека, прикованного с детства неизлечимым недугом к инвалидному креслу.
В восьмой день солнечного или дождливого, жаркого или прохладного августа в низинной, самой комариной части Шапок, с медностволой красавицей сосной под окнами, облюбованной дятлами для безостановочной работы (Петрович восхищался врожденным чувством ритма птицы-труженицы, постукивающей клювом по огненно-красным на восходе или закате сосновым одежкам, выщелущивающей из коры жучков-козявок, потом замолкающей и снова начинающей стук-перестук — так бы, мечталось под крышей, в нескольких метрах от дятла-древоточца, научиться взрываться-расслабляться на баскетбольной площадке или, думалось, с этим чувством ритма надо родиться, как Сашка и Серега Беловы, как Бобров, как Славка Зайцев?..), гремит музыка, пробки шампанского взлетают в потолок, улетают со свистом под водочку кондрашинские маринованные и соленые грибочки.
Королем «третьей охоты» в Шапках, собиравшим красноголовики, белые, лисички, волнушки, грузди проворнее всех, был сам Петрович, истинно верующий человек, почитающий все христианские заповеди, живший в согласии и мире с природой, обожающий братьев наших меньших, собак, кошек (я запомнил таксу Филю, ее Петрович выгуливал и в Шапках, и на Васильевском); занятий же, связанных с убийством живых созданий, божьих тварей — охоты, рыбалки — он не переваривал. Правда, защищая слабого, восстанавливая попираемую справедливость, мог врезать по кумполу значительно превосходящему его в весе и гораздо более молодому противнику, хаму, куражившемуся над притихшими, оробевшими окружающими в воскресный день на Невском или в вагоне электрички.
Восстановление попираемой справедливости, защиту чести и достоинства «на потом» перенести нельзя. Он и не переносил «на потом», восстанавливал как мог — в электричке, на Невском «подручными» методами, в кабинетах начальственных, настаивая на своей правоте, на тренировках и играх, костеря своих учеников за ошибки и глупости «баранами», остывая, прощал их — не у всех же такие светлые головы, как у Саньки Белова, его любимого ученика, или у «Зайчика» — Саши Большакова, разыгрывающего «Спартака», мотора команды, или у Александра Харченкова. А вот трусости, безволия, стремления отсидеться в окопах, когда рота-команда поднялась в атаку, старшина Кондрашин (высшее воинское звание, до которого он дослужился в армии) ни старослужащим, ни новобранцам не прощал.
Репортаж для Юры Кондрашина
В «Юбилейном» — баскетбол, матч чемпионата страны. Ленинградский «Спартак» принимает киевский «Строитель».
По телевидению, в записи, покажут только второй тайм, комментатор, бывший мастер баскетбола, пока свободен и сидит с нами в ложе прессы. Неподалеку от него — телефон. На всех один, всем надо передавать отчеты в свои редакции, поэтому здесь, как и на площадке, действует правило «тридцати секунд». Правда, на первый тайм оно не распространяется, но долго занимать аппарат коллеги никому не позволят. Деловые ребята, ужасно деловые, всё надо успеть, всюду поспеть. К баскетболу они относятся, как индусы к корове, — священное животное. Сопровождают «Спартак» во всех его поездках, дружат с игроками, подозревают гомельских, московских, тбилисских арбитров в предвзятости к их возлюбленному клубу, убиваются, когда «Спартак» попадает в черную полосу…
Баскетбол идет горячий, нервный, трудно удержать под кольцом Белостенного, плотный, борцовского сложения Рыжов проходит сквозь спартаковскую защиту, как раскаленный утюг, Рыжик «поливает» без промаха... «Спартак» сокращает разрыв: борется с гигантом Белостенным Павлов, удачно бросает с точки Капустин, прорывается к щиту Тюбин… Трибуны неистовствуют. Ложа прессы, относительно спокойная на хоккее и совершенно безмятежная на волейболе, им не уступает.
Только один человек в ложе шипит, как чайник на огне. Прижав трубку к уху, не отрывая глаз от порхающего мяча, он говорит, говорит, говорит… Минуту… три… восемь. Мне давно нужно позвонить по делу, я протискиваюсь к нему поближе, выразительно поглядываю на часы, он смущается, делает умоляющее лицо, но продолжает вещать. Теперь-то я слышу, что он вещает. «Павлов пробивает фолы… Первый — в лузе, второй там же… Почти достали, разрыв четыре очка… «Строитель» в атаке. Рыжик… Белостенный… Харч, не трогай его! Ну вот, Харч по-глупому сфолил. У него третий фол. Его и Капустина меняют, Капусту — правильно, давно пора. Судьи?.. Пока ведут себя прилично. Они знают, что мы с Мишаней Чупровым на посту». Промокнул лоб платком, перевел дух и снова: «Белостенный делает заслон, а Рыжов — два очка… Ну, Тюба-подергун, отдал мяч им в руки!.. Щит проигрываем начисто, это чревато… Чревато — говорю… Это Бригадир кричит, поэтому и не слышно…»
Сергей Чесноков, корреспондент «Ленинградской правды», ведет репортаж о матче «Спартак» — «Строитель» для одного-единственного слушателя — Юры Кондрашина.
Больше всего на свете Юра любит музыку и спорт. Он выучил несколько языков, отец выписывает для него множество зарубежных спортивных журналов и газет. Юрины переводы и обозрения всё чаще появляются в ленинградских изданиях.
Если бы Кондрашин-младший мог, он сидел бы сейчас с нами в «Юбилейном». Но он не может покинуть свою комнату, инвалидное кресло.
— Юра, закругляюсь, — кричит Серега. — Счет первого тайма… До связи!
Никто из коллег не сказал Чеснокову ни слова, не поторопил. Только я сунулся, но я не знал тогда, с кем он говорит, совсем, оказывается, не знал Серегу, давнего своего приятеля…
Инцидент в топографическом училище
Когда Кондрашин служил в армии (один из периодов его действительной службы пришелся на Ленинградское высшее военно-топографическое училище), ему тоже случилось поучить пытавшегося взять его на арапа известного в городе мастера дриблинга и броска. Произошел инцидент, наложивший свой отпечаток на все последующие отношения двух баскетбольных знаменитостей, в спортивном зале военного училища, где еще не старшина, а младший сержант Кондрашин с утра пораньше, пока зал свободен (вставал он всю жизнь ни свет ни заря), отрабатывал дальний бросок и штрафные: триста штрафных, пятьсот бросков с точки двумя руками от головы: а мы-то удивлялись тому, как он кладет мячи в корзину, а чему удивляться — встань пораньше да шагни подальше, кто рано встает, тому Бог подает...
Из всех качеств, спортивных и жизненных, способность, умение, желание трудиться, вкалывать, пахать по-черному он ставил на первое место, белоручек и лентяев презирал; ребята спартаковские сердились на тренера-ворчуна, когда он попрекал их куском блокадного хлеба: люди, мол, день и ночь трудились, спали в цехах, делая заготовки для снарядов, малолетки, женщины, старики горбатились, умирали от голода и холода тысячами, а вы лишний раз наклониться за мячом ленитесь, а живете и играете в условиях, о которых наше поколение и постарше и мечтать не могли...
Так вот, возвращаясь к инциденту, после которого между двумя будущими знаменитостями, двумя земляками пробежала большая черная кошка... Отгружал наш Петрович мячи в корзину, возможно, даже напевал вполголоса от полноты чувств, как дверь в спортзал отворилась и в нее вошел в новеньком, с иголочки, спортивном костюме щеголеватый мастер росточка невысокого — сантиметров на пять меньше Петровича, тоже совсем не Гулливера (в Кондрашине было 175 сантиметров), поинтересовался, что здесь делает Кондрашин, и категорическим тоном сказал, чтобы он, то есть мастер модного вида, больше в зале в этот час его, то бишь сержанта-пахаря на спортивной ниве, не видел. Что больше не понравилось Петровичу — пижонский вид метра с кепкой или его высокомерный тон, он не сказал, но вывели его из равновесия и заставили взяться за оружие — протянуть к носу-рубильнику мастера свои железные пальцы-гвоздодеры — невинная похвальба щеголя насчет того, что он де блатной и сейчас младшего сержанта, слабака, уроет, и еще что-то по фене блатной сказанное.
«Тут я понял, что никакой он не блатной, я-то на Лиговке насмотрелся настоящих блатных с фиксами и финками, — рассказывал мне Петрович, — и еще я почувствовал, что у него очко играет, он похвальбой себя заводит, но, отдам ему должное, не трусит, гоношится. Ну, рассказывать можно долго, а поступил я так: прищемил ему нос пальцами правой руки, поверь, это очень больно, и заставил его встать на колени и взять свои слова обратно».
Не один я на этом зубы обломал, при жизни Кондрашин натягивал носы (в фигуральном смысле, без применения пальцев-гвоздодеров) тренерам команд, бравшимся разгадывать «рехбусы» ленинградского «Спартака» и сборной СССР 1971—1976 годов, и оставлял с носом пишущую братию, сначала обожествлявшую тренера, приложившую руку к сотворению легенды о Мюнхене-72, о трех секундах, о тренере-провидце, Хитроване Хитрованыче, обштопавшем всех академиков, профессоров и прочих остепененных мудрецов заокеанского и отечественного извода. Нахваливали тренера письменники, а потом дружно и разом, словно по команде, начали развенчивать легенду о Мюнхене и Кондрашине — победителе американцев при Мюнхене.
Легенда о трех секундах
При первой же антикондрашинской публикации в питерской прессе я позвонил Кондрашиным и узнал от Юры, что батюшка сильно переживает, но виду не подает. Сам Петрович через день или два после этой эскапады спортивной газеты попросил меня, собравшегося врезать им в печати меж глаз, этого не делать. «Почему, Володя? — не выдержал я. — Они же чушь несусветную несут...» — «Во-первых, потому, что они подумают, что они что-то из себя представляют и в баскетболе разбираются, а это не так. Во-вторых, американцы не случайно так и не признали свое поражение от нас в Мюнхене, там со счетом времени судьи нахимичили, решение продолжать уже закончившийся матч тоже было не стопроцентно справедливым...» — «Но ведь ни твоей, ни твоих ребят вины в этом не было?!» — «Стопроцентно не было. Но и американцев, не признающих нашей победы, понять можно. Так что, Леха, очень прошу тебя, не пиши об этом. Разве что когда-нибудь, когда меня не будет...» — «Да ладно тебе... Но ты хоть этому Б. (я назвал полное имя и фамилию «разоблачителя») врежь как следует».
Кондрашин на другом конце провода рассмеялся: «Что ты, я поступлю наоборот: на ближайшем баскетболе подойду к Б., поблагодарю его за смелое и принципиальное выступление и укажу ему на четыре мелких-мелких фактических ошибочки: две я сам заметил, а две Юрка, спасибо ему, обнаружил. А вот ты возьми и врежь. Если руки чешутся!»
И завершил разговор, довольный и тем, что убедил собеседника не предпринимать ненужных шагов, и тем, что последнее слово осталось за ним. И какое: если ты такой смелый и так болеешь за старого товарища, накажи сам его обидчика, а других не подначивай.
Алексей САМОЙЛОВ
Окончание следует