Воспоминания о кумире

Мяч и время

Наш постоянный автор, известный спортивный журналист и литератор Алексей Самойлов из Санкт-Петербурга прислал в редакцию свои воспоминания о Владимире Щагине, выдающемся игроке середины XX века, капитане московского «Динамо» по волейболу. Ну а как же можно было обойтись в этих воспоминаниях без всего того, что окружало, наполняло смыслом беззаветного служения волейболу первых чемпионов мира послевоенных лет! И Алексей Самойлов с головой окунается в проточную воду реки человеческих взаимоотношений тех лет, прожитых в волейболе — чемпионами, легендами, кумирами...

Музыка сфер

                               «И Коля Зять уже ужасный ставит «кол»,

                               Взлетев, как Щагин, над веревкой бельевой»

                               Юрий Визбор. «Волейбол на Сретенке»

Сразу хочу предупредить читателей: не ждите от автора рассказа о Владимире Ивановиче Щагине (1917—1996) беспристрастной объективности летописца. К своему герою я пристрастен: Щагин — мой кумир. Сколько себя помню в мире спортивной игры — семь десятков лет из восьмидесяти прожитых, я не просто восхищался «Щеглом», как звали его игроки и болельщики, но мечтал играть в такой же свободной и раскованной манере, хотел чувствовать себя хозяином игры, держащим в своих руках все ее нити.

Игроком надо родиться. Как родились игроками Бобров, Щагин, Пеле, Джордан, Таль. А я — игрок по случаю, игрок поневоле. Все играли, и я играл. И на стадионах, и в спортзалах, и на театральной сцене. Но чтобы до самозабвения — увы, никогда. И веры в игру как в единственно важное дело на свете у меня не было, а именно она движет человеком игры во время игры.

Мне повезло: я видел Владимира Ивановича Щагина в деле. Впервые увидел в Москве, в Петровском парке, где тренировалось и принимало своих гостей в матчах на первенство столицы московское «Динамо». А во весь его исполинский рост (хотя даже по тем временам 176-сантиметровый Щагин в стартовой шестерке сборной СССР на втором чемпионате мира, что проходил перед Западной трибуной стадиона «Динамо», был левофланговым) увидел его в августе пятьдесят второго. Капитанил в сборной СССР ленинградский армеец Владимир Ульянов, первую скрипку в нападении играл Рева, а верховодил в команде Владимир Щагин, описывать игру которого считаю излишним, потому что это замечательно сделал Константин Кузьмич Рева, может быть, и споривший с Владимиром Ивановичем по каким-то тактико-техническим вопросам вне игры, но на площадке беспрекословно, с удовольствием выполнявший все его указания в виде хитроумных, до микрона выверенных пасов.

Щагин
Москва, стадион «Динамо», 1952 г., чемпионат мира по волейболу. В атаке — Владимир Щагин. Знаете, как высоко выпрыгивал он с места?.. Ровно на метр! Фото М. Боташева

Константин Рева, один из лучших нападающих мирового волейбола ХХ века (в опросе, проведенном Международной федерацией волейбола на стыке веков среди специалистов, журналистов и поклонников этой игры, Рева занял почетное второе место), высоко ценил своего старшего товарища.

«Объяснить вам сейчас, что для меня в юности, при первом знакомстве с волейболом, в самой первой любви к игре значило имя Щагина — это, наверное, выразить, чем был для всех нас в ту пору, в середине тридцатых годов, волейбол. Ведь телевидения не было, а по радио и в газетах про наш вид спорта сообщалось довольно кратко, без подробностей. Однако волной слухов, рассказов, разговоров по всей Москве доносило до нас имена лучших игроков столицы, и среди этих имен едва ли не первое… разве что после Чинилина — он, Щагин, и рядом Якушев.

Нет, не представить теперь, что это значило — увидеть Щагина, а тем более вместе с ним выйти на площадку… Он был основным нападающим первой сборной Москвы, игравшим на четвертом номере. Он был для меня богом, когда я начинал. Но вот что интересно. Заиграв с ним рядом, кое в чем разобравшись и заявив свои права на стоящую игру, я не только не перестал им восторгаться, но, возможно, тогда-то до конца и понял, какой это великий игрок.

Не всякий даже выдающийся мастер привносит в игру принципиальные новшества. Щагину же принадлежат игровые идеи и первого паса сразу на удар и выхода с задней линии в трехметровую зону для распасовки. Вроде бы, всё это теперь элементарно, да? Не представить себе без такого паса и выхода волейбол, начиная с сороковых годов, верно?

В августе сорокового года в решающем матче чемпионата СССР, когда московские спартаковцы (где верховодил герой моего повествования. — А.С.) вернули себе первенство, победив владевших им два года подряд ленинградских одноклубников, Щагин, по-моему, проявил все свои таланты тактика — и как теоретик, и как практик.

Всё оказалось неожиданным для ленинградцев: и выход с задней линии связующего игрока, и пас сразу на атакующий удар, и прострел от «столба» к «столбу» — в атаке мы использовали и всю ширину сетки, и двойной блок, и смену мест в нападении. И меня, похвастаюсь, очень хвалили за ту игру — игра нападения на моих действиях строилась. И всё же мне не столько про свой успех, сколько про впечатление от Щагина приятно рассказывать, потому что, вызывая в памяти ту игру, я чувствую ее вкус. И вкусно рассказывать про нее, хотя и произносишь самые обыкновенные «волейбольные» слова. Когда вспоминаю щагинскую тонкость паса, приема, тонкость любого хода его на площадке, вспоминаю еще и наслаждение, которое от такой игры испытывал и которое нам, его партнерам, передавалось. Добавлю, что оно мне и как сопернику тоже передавалось, когда сходились на площадке многолетние конкуренты в борьбе за первенство страны — «Динамо» Щагина и Якушева и ЦДКА-ЦСКА, за который я выступал после войны».

Щагину и его поколению первопроходцев, тех, кто после самой жестокой и беспощадной в истории второй мировой войны, унесшей десятки миллионов жизней, выйдя на мировую спортивную арену, победил в первых чемпионатах мира по волейболу (1949 — Прага, 1952 — Москва), выпало начинать свой путь в спорт в середине тридцатых, в увлеченное волейболом время, когда жизнь в наших дворах и парках крутилась вокруг волейбольного мяча, как Земля вращается вокруг Солнца. Послевоенному волейбольному буму я сам был свидетелем, ибо начал смотреть в Москве и Петрозаводске эту азартную, заводную, умную игру с первого послевоенного года — сорок шестого, и тогда же, девяти лет отроду, сам к мячу потянулся, и лег мне на сердце этот летающий мяч сразу и навсегда, как бывает, когда встречаешься с чем-то соприродным твоей душе.

А про довоенные годы сужу по рассказам ветеранов, по замечательной книге «Верность времени — верность себе» Владимира Щагина и Александра Нилина. И я имел к ней некоторое отношение, совсем уж небольшое, по сравнению с трудом литзаписчика книги Щагина, поскольку по просьбе издательства «ФиС» написал внутреннюю рецензию на рукопись Щагина—Нилина (так и напечатано на странице над издательской аннотацией — Рецензент А.П. Самойлов. Литературная запись А.П. Нилина). Замечательная у Владимира Ивановича и его литпомощника, ставшего другом великого игрока, получилась книга. Переиздать бы ее сейчас, когда волейбол российский в Европе и мире продолжает победные традиции Щагина и Ревы, Эйнгорна и Платонова. Если будут переиздавать, хотелось бы, чтобы книге вернули первоначальное название «Мяч и время». Мне это название нравится больше, чем то излишне пафосное, под которым она увидела свет. В нем было эхо, оно резонировало гулко и звонко.

В новой истории, на изломе веков, фанаты кровопускательных зрелищ не жалуют волейбол своим вниманием. Поскольку в закачиваемом из атмосферы в мячи воздухе всё больше ионов агрессии, ненависти, насилия, постольку мечты капитанов белоснежного волейбольного фрегата Рубена Акосты, Ясутаки Мацудайры и других сделать бесконтактную игру в мяч через сетку в XXI веке не только самой распространенной, но и самой популярной на свете, самой телевизионно «смотрибельной», собирающей полные залы и стадионы поклонников, представляются мне отчасти иллюзорными и утопическими…

Игра в мяч с приоритетом мысли, интеллект без скуки, огнедышащий гейзер, водопад эмоций без нанесения сражающимися тяжких телесных повреждений друг другу — вот что такое современный волейбол экстра-класса.

Впервые я увидел такую игру вместе со своим первым тренером, королем карельского волейбола Василием Филипповичем Акимовым, хромым авиационным механиком, инвалидом Великой Отечественной, раненым в первые месяцы войны, в пятьдесят втором году в Москве, где проходил второй чемпионат мира среди мужчин и первый среди женщин. Половину августа, месяца звездных ливней, я просидел на стадионе рядом с Васей (он был не только тренером, но и моим соседом по двору в Закаменском переулке, рядом с Парком пионеров; его все звали Вася, он научил меня принимать мяч в падении с перекатом и засаживать высоко-высоко чешскую передачу с вращением мяча), поскольку его знали в союзной Федерации волейбола, и он раздобыл нам пропуска на трибуну для участников, так что мы могли не только с самой близкой дистанции наблюдать это волшебное действо, но и слышать, что и как Щагин говорит Реве…

Хорошо помню каждый матч советской сборной, игру каждого. На площадке вел игру Щагин. И при этом, как отмечал его младший товарищ по московскому «Динамо» и сборной Союза Герман Смольянинов (впоследствии — генерал-лейтенант КГБ), Владимир Иванович буквально рыл площадку, одинаково классно играя в атаке, на блоке, в защите, бесподобно пасовал.

Не могу не согласиться и с Александром Нилиным, утверждавшим, что талант Щагина был яростным. «Он заводил команду своей невозможностью примириться с неудачей, — писал Нилин. — Он не верил, что может быть побежденным».

По грудь над сеткой вымахивал Рева — потом, во втором нашем с режиссером Виктором Семенюком фильме о лучшей на свете игре — «Прощай и здравствуй, волейбол», наносящий своим страшным крюком удар по мячу Рева будет назван эмблемой, символом советского волейбола. Безукоризненно элегантный — футболку носил как фрак — киевлянин Пименов левой рукой, как Леонардо, атаковал из второй зоны. Ласточками реяли над площадкой Воронин и Нефедов. Легкий и торжественный, как Чабукиани, творил волейбольный балет Ахвледиани — так, по-птичьи невесомо, летали потом Барышников на сцене и Бугаенков на спортивной площадке… Импринтинг полный и абсолютный — запечатление и научение, точно ты только что родился птенцом и вот уже летишь в стае — как, почему? Только Конрад Лоренц знает, крупнейший этолог, и вот эти люди-птицы.

Так и продолжаются эти полеты во сне и наяву всю жизнь, каждый матч помню и сегодня, словно сам играл, словно сам играю и умоляю Щегла паснуть мне коротенькую, как тезке моему Алексею Якушеву… В десятках матчах, не мирового, конечно, уровня, сам потом бил и пасовал (случалось выходить и против киевлянина Пименова в матчах на Кубок СССР в Сталино, нынешнем Донецке, и против Худякова в решающей судьбу первенства Ленинграда встрече с командой Военмеха, и в школьные и студенческие годы против Геннадия Гайкового, словно рожденного с мячом в руках), а уж игр высшего порядка видел на своем веку бессчетно, но музыка сфер для меня звучит оттуда — из августа далекого пятьдесят второго.

Разве можно забыть музыку сфер, звучащую в твоей душе? И тех музыкантов, что сотворили ее? Правда, все чаще в ней нарастают трагедийные мотивы, веселье и беспечность серебряной флейты то и дело перекрывается звуками реквиема…

Щагин, ставший чемпионом страны девятнадцатилетним, в 1936-м, ушел из жизни 14 октября 1996-го.

Кто-то из столичных волейбольных людей прислал мне в Питер номер еженедельника «Московские новости» за 27 октября — 3 ноября 1996 года с прощальным словом Александра Нилина на отлете 25-й полосы под заголовком «В прошлом». Привожу его с некоторыми сокращениями.

«Со времени его чемпионства прошли десятилетия. Он невидимо суетному миру доживал свои дни в динамовском доме на Масловке. Так случилось, что я очень близко знал его. Сейчас только понял, что он был моим единственным другом в сегодняшней жизни. Может быть, тем последним, что связывает меня с детством.

О футбольном буме послевоенных лет наслышаны все. Но все ли знают, что волейбольный миф в те годы единственный раз соседствовал с ним? И что имена знаменитых волейболистов Якушева и Щагина никак не уступали в популярности именам Федотова и Боброва… Аркадий Галинский, ушедший от нас незадолго до Щагина, считал его в своем роде тем же, чем для футбола был Пеле».

Алексей САМОЙЛОВ

Окончание см. в № 5 за 2017 г.