Сердце команды

Уважаемая редакция!
В конце декабря 2012 года проходил Кубок России по волейболу имени Константина Ревы. Чем был знаменит этот человек?

В. СЕДОВ, г. Новосибирск

Сердце команды
2013 2 samВ августе 1952 года все дни, с утра до вечера, я пропадал на московском стадионе «Динамо», на площадках перед Западной трибуной которого проходили чемпионаты мира по волейболу: первый — у женщин, второй — у мужчин. В столицу я приехал из Петрозаводска с тренером Василием Филипповичем Акимовым, участником Отечественной войны, отчаянным летчиком и мотоциклистом, научившим меня играть в волейбол — тащить мячи в защите в падении с перекатом, подавать «чешку», когда закрученный мяч запуливаешь высоко-высоко и принять его сверху, на пальчики, против солнца чрезвычайно затруднительно…

Первыми так стали подавать чехи, в 30—40-е годы считавшиеся лучшими в международном волейболе. Так было до 1949-го, пока в Праге сборная Советского Союза не одолела в финале хозяев. Лучшим в нашей команде был выступавший под четвертым номером, на месте главного забойщика, Константин Рева.

Старший тренер советской сборной Григорий Берлянд подсчитал, что в четырех партиях финала с чехами наш четвертый номер, атакуя восемьдесят раз, допустил только четыре ошибки, а семьдесят шесть его ударов достигли цели! Местные журналисты не скупились на комплименты в адрес лидера атак нашей сборной: «гроза сильнейших», «мастер неотразимых ударов»… А одна из пражских газет так расставила по ранжиру лучших игроков советской сборной: «Если Якушев — мозг команды, то Рева — ее сердце».

Потрясенный игрой в атаке московского армейца, чехословацкий художник в другой пражской газете изобразил красавца атлета, проткнувшего поверженного противника копьем, и сопроводил дружеский шарж подписью: «Удары Константина Ревы пригвождали соперников к земле».

Удары Ревы действительно пригвождали к земле! На моих глазах в один из августовских дней 52-го Рева отправил в нокаут на мгновение зазевавшегося французского волейболиста Шишкина, а может, Хохлова: их было двое, волейболистов русского происхождения в сборной Франции. Владимир Щагин в центре сетки сделал передачу, «коротенькую», как тогда говорили, взметнувшемуся по пояс над сеткой в ожидании мяча Константину Реве, и тот, как Зевс громовержец, метнул молнию на первую линию французской обороны. Шишкин (или все-таки Хохлов?), страховавший блокирующих, не успевших подняться в воздух, рухнул как подкошенный на темно-желтый песок.

Настоящими героями второго мирового чемпионата, как и первого, пражского, были волейболисты Советского Союза, они были лучше всех. Победа, одержанная семь лет назад в великой, священной войне, была за нами, и все победы отныне — мы верили в это — будут наши! Я наслаждался священнодействием лучшей в мире команды, игравшей в лучшую на свете игру. Хорошо помню все матчи сборной. Верховодил на площадке москвич Владимир Щагин, капитаном команды был ленинградец Владимир Ульянов, но держал в руках нити игры Щагин. С его передач вел обстрел Константин Рева, вырастающий над сеткой, как джинн из бутылки, и наносящий своим фирменным «крюком» молниеносный удар по мячу. Рева — лучший, но ему под стать и другие мастера звездной команды, которую возглавляли фронтовики, старший тренер Анатолий Чинилин, знаменитый волейболист довоенной поры, потерявший на войне руку, и помогавший ему лучший блокирующий отечественного волейбола, чемпион мира-49, хирург Анатолий Эйнгорн.

Как они играли!.. Разве можно забыть безукоризненно элегантного — футболку носил, как фрак, — киевлянина Михаила Пименова, атаковавшего из второй зоны левой рукой; Гиви Ахвелидиани, легкого и торжественного, творившего волейбольный балет (как его земляк танцовщик Вахтанг Чабукиани) — так по-птичьи, невесомо летал потом Михаил Барышников на сцене и рижанин Иван Бугаенков на спортивной площадке. А над ней ласточками реяли московский акробат Сергей Нефедов и ленинградский универсал Порфирий (его все звали Паша) Воронин. Московский динамовец Алексей Якушев, всевидящий умница, как никто, понимал своего одноклубника Щагина…

К сожалению, в энциклопедии, посвященной 75-летию отечественного волейбола, нет сведений о росте игроков и приходится пользоваться старыми программами, выпускаемыми к турнирам. Рост того же Ревы в них указывается разный: то 184 сантиметра, то 186. Сам Константин Кузьмич, когда я попросил его в восемьдесят шестом на Играх доброй воли в Москве уточнить для истории антропометрические данные, засмеялся: «Сейчас во мне, наверное, и ста восьмидесяти четырех нет… Да и какое это имеет значение?..»

И в самом деле, какое значение имеют сантиметры, когда от природы ты наделен такой нечеловеческой силищей и ракетным подъемом, что даже Анатолию Николаевичу Эйнгорну, суперзнатоку «летающего мяча», человеку аналитического склада ума, казалось пустым делом развинчивать на составляющие игру этого феноменального уникума.

В своих мемуарах, отдавая должное «неповторимому Реве», богом своей любимой игры чемпион мира 1949 года Эйнгорн называет все же не его, а Щагина. Рева, думаю, согласился бы с Эйнгорном, а не с автором этого очерка, утверждающим везде и всюду, что четвертый номер советской сборной был первым игроком отечественного и мирового волейбола.

Между прочим, на четвертый номер московского «Спартака» зеленого новичка, каким был перед войной краснопресненский школьник Костя Рева, родившийся 10 апреля 1921 года в украинской деревне неподалеку от города Глухова, поставил самолично Щагин. Игравший на первенство Москвы за команду спортобщества «Правда» на площадке у Семеновской заставы, Костя произвел неизгладимое впечатление пушечными атаками поверх блока на обыгранных им знаменитых спартаковцев во главе с Чинилиным и Щагиным. От предложения Чинилина играть за «Спартак» Константин с испугу, как сам позже признавался, отказался. Но когда за его «обработку» взялся Владимир Щагин, Костя подчинился. Сначала он встал на третий номер, заняв у сетки место рядом со спартаковским корифеем, который всегда начинал с четвертого. Увидев, однако, что у новенького атака с краев сетки получается превосходно, Щагин приказал ему поменяться с ним местами.

«На четвертый номер Владимир поставил меня не в каком-нибудь заштатном матче, — написал К. Рева в очерке к 60-летию своего прославленного старшего товарища в журнале «Спортивные игры», — а в той самой встрече двух спартаковских команд, в которой москвичи отобрали у грозных ленинградцев звание чемпиона страны. Чего стоило пробить блок одного только Эйнгорна! Но, ободренный поддержкой Щагина, я пробивал».

В 1940-м в Тбилиси босоногий московский юнец Костя Рева (тапочек новобранцу московского «Спартака» не хватило) сокрушил ленинградских одноклубников, двукратных чемпионов Советского Союза, пробивая лучший одиночный блок нашего волейбола. «Я же не знал тогда, — рассказывал мне десятилетия спустя Константин Кузьмич, — что это мне надо бояться Тоськи, понятия не имел, что он наш лучший блокирующий».

В каждой шутке есть доля… шутки, так что не относитесь со стопроцентной серьезностью к моему предположению, что Эйнгорну в какой-то мере мешала признать первенство Ревы среди волейбольных «летчиков» непочтительность к авторитетам, которую выказал в довоенном Тбилиси русоголовый парень, еще вчера сидевший за партой. Летчиком, заметим, он не был, но во время войны боец истребительного полка ВВС Константин Рева охранял небо столицы от фашистских самолетов, а в первые мирные годы окончил Военно-воздушную академию и стал ее преподавателем.

Многие специалисты считали феноменальный атлетизм главным достоинством Ревы, который универсалом, как, скажем, Щагин или Воронин, не был. В приеме мяча, в игре в защите, в искусстве паса он уступал и им, и чистым защитникам Нефедову и Щербакову. Но в воздухе, в «небе», в игре над сеткой он парил и царил!

Владимир Иванович Саввин, технический виртуоз, умевший на площадке всё, президент Федерации волейбола СССР и вице-президент Международной федерации волейбола становился поэтом, когда писал о том, как играл его друг:
«В каждой игровой ситуации Рева неизменно находил самое рациональное решение… Он не только высоко прыгал, но и оказывался в воздухе в наиболее удобной для удара позиции. Можно было позавидовать той уверенности, с какой он управлял своим телом и координировал движения в безопорном положении. Одинаково искусно он применял почти все известные в волейболе удары. Поэтому соперникам было так трудно играть против Ревы. Они никак не могли приноровиться к его разнообразному арсеналу».

Заключительный матч чемпионата страны 1958 года. В пятой, решающей, партии матча земляков — московских армейцев и динамовцев, претендовавших на золотые медали, Рева вышел на подачу при счете 8:13 и, согнув в дугу свое могучее тело, начал подавать боковые силовые подачи, пробивая подставленные динамовцами руки. Катапульта Ревы крушила оборону противника до финального свистка судьи. А на следующий день, в дополнительном матче, потребовавшемся для определения чемпионов страны, ЦСКА переиграл по всем статьям вечных своих противников, потрясенных игрой 37-летнего Константина Ревы.

Свидетелем этой «катапультной» серии стал наш прославленный тренер Вячеслав Платонов, который впервые увидел Реву лишь в 1957-м на первенстве страны. «К этому времени я уже волейбол повидал, сам кое-что умел, но Рева меня поразил, — рассказывал Платонов, когда мы работали над книгой «Уравнение с шестью известными». — Стареющий лев, но лев. Прыжок, удар, кисть — ни у кого ничего подобного! Мощь — богатырская: его боковые силовые подачи часто наводили панику в стане противника».

Видеть его в игре было счастьем. А уж играть с ним — редчайшим наслаждением, как вспоминали в Москве в апреле 2001 года, в Пасху, на традиционном турнире ветеранов волейбола памяти Ревы его одноклубники по ЦСКА Виталий Коваленко и Георгий Мондзолевский. Рева, как и его друг Эйнгорн, как всё поколение победителей, грудью отстоявшее страну и прославившее ее на спортивных ристалищах, жил по главному человеческому закону, не записанному ни в одной хартии, ни в одной конституции, — этот живущий в нас закон великие философы называли совестью.

Душевный человек был Константин Кузьмич, а как он пел... На открытии Мемориала Ревы, поднявшись над столом Жора, простите, Георгий Григорьевич Мондзолевский, по просьбе своих товарищей и родных Ревы спел любимую песню Кузьмича про море и его жертву — попавшего в шторм одинокого пловца, спел щемящее, со слезою в голосе, с той щедростью души, которую не скрыть, не спрятать, не утаить.

«Папа был талантлив во всем, играл на пианино, хотя музыке специально не учился, читал наизусть стихи немецких и английских поэтов на языке оригинала, за несколько лет до смерти написал портрет своей жены, моей мамы». Об этом дочь Ревы, Елена Константиновна Смолина, спортивный врач, рассказывала землякам своего отца из Глухова, приехавшим в Москву на турнир его памяти.

В последние годы жизни полковник ВВС Рева часто попадал в госпиталь, очень скучал в больничных палатах по домашним, особенно по правнукам Сереже (ему было девять лет, когда прадедушка умер) и трехлетней Кате, детям его внучки Жени, кандидата филологических наук. Катя (напомню, это было весной 2001-го) говорила: «Деда Костя очень болел, у него ноги сильно болели, мы ему перевязки делали». А девятилетний Сережа, когда в Главном военном клиническом госпитале имени Бурденко умер Константин Кузьмич, сказал: «Хороший мужик был».

Прав Сережа: хороший у него был прадед. Замечательный, чудесный. Не человек — песня.

Алексей САМОЙЛОВ