Имя в истории

Она была первой

Как вы знаете, 60 лет назад в Хельсинки советские спортсмены дебютировали на Олимпийских играх и выступили там здорово, завоевав столько же наград, как и признанные лидеры — американцы. Олимпийских новостей из столицы Финляндии мы, мальчишки (да и взрослые, конечно, тоже), ждали с нетерпением. Ну а известия о победах наших спортсменов воспринимались примерно так, как десятилетие спустя сообщения о полетах первых космонавтов. Когда Николай Озеров срывающимся от волнения голосом рассказал по радио о первой сенсации Игр, победе в метании диска Нины Ромашковой, в это не сразу поверилось: все ставили на успех многократной рекордсменки мира Нины Думбадзе. И только услышав голос новоявленной чемпионки и ее рассказ о том, как шла она к победе, я поверил в это. Много лет спустя Николай Николаевич рассказал мне о том, каких усилий ему стоило привести нашу спортсменку к микрофону Центрального радио. Пробравшись сквозь полицейские кордоны к олимпийскому пьедесталу почета, он на виду у десятков тысяч зрителей обнял Нину и увлек за собой, дав повод для пересудов. Впрочем, комментарии, появившиеся на следующий день в финских газетах, были довольно доброжелательными. Вот что писали наши коллеги: «Говорят, что советская чемпионка незадолго до Олимпиады вышла замуж. Если представительный молодой человек в светлом плаще, который похитил спортсменку, ее муж, мы ничего не имеем против». Знали бы они, что в те годы Озеров слыл завзятым холостяком…
Образ Нины Ромашковой-Пономаревой занимал в моем сознании огромное место. Я несомненно числил первую нашу олимпийскую чемпионку среди своих главных кумиров, когда в юности занимался метанием диска — опыт нашего многолетнего лидера в этом виде легкой атлетики (победительница Олимпиады-52 и Олимпиады-60, она и к середине 60-х годов оставалась среди сильнейших, выступив на четвертых для себя Играх в Токио) чрезвычайно интересовал меня. В дальнейшем меня с этой на редкость выразительной (здесь мало сказать — красивой) женщиной столкнула работа журналиста и киношника. Монологи — естественная для Нины Аполлоновны Ромашковой-Пономаревой форма высказывания. И я постарался представить читателю один из них с весьма незначительными купюрами. Такая жизнь в любом объеме изложения тянет на роман — что минувшего века, что нынешнего.

— Когда я выиграла Олимпиаду в Хельсинки, корреспонденты стали с нездешней настойчивостью требовать от меня признания, что я какое-то чудо века — женщина из железа вроде бы...
Моя мама когда еще говорила про меня: «Если бы моя Нинка была парнем, я бы горя не знала».
Я не задиралась, но слыла драчуньей. Если кто обижал моего тихого старшего брата, никто в округе не сомневался, что обидчику не поздоровится.
У нас, единственных на всю станицу Ессентукская, в доме, точнее, во дворе, был колодец — метров тридцати глубиной. На двадцать дворов — одно ведро. И когда ведро с цепи срывалось, все кричали: «Ивановна, Ивановна! (это бабушку мою звали Марьей Ивановной.) Где Нинка?» И меня спускали вниз — доставать канувшее ведро. Приходилось иногда за день и по три раза за ведром в колодец слазить. Не с той ли поры набралась я опыта преодоления препятствий?
Физкультуры у нас в школе не было. Но военному делу учили — война же шла. Что у меня лучше всего получалось, так это гранату метать. Еще научилась по-пластунски ползать — лет эдак через семьдесят мне те навыки пригодились, после перелома обеих ног.
К счастью, черная полоса жизни у Нины Аполлоновны позади, в свои 83 года она по-прежнему привлекательная женщина, на которую обращают внимание мужчины.
Как появилась на стадионе? Мне к восемнадцати подкатывало, я продавцом трудилась в гастрономическом отделе промкооперации. Пришел из спорткомитета инструктор Володя Гордиенко и велит: «Завтра побежишь на кроссе комсомольском, вот тебе номер, вот тебе майка...» Майку он мне дал, а с трусиками, говорит, уж не знаю... Успокоила его: «У меня есть...» От школы сохранились у меня укороченные шаровары из сатина — мама мне их на вырост сшила.
Когда сняла я перед стартом свою юбчонку, все на меня вытаращились: «Из какого сундука такое чудище нафталиновое достали?» Меня такие слова, конечно, страшно обидели.
Соревнования были, оказывается, отборочными к первенству края. И меня уговорили ехать в Ставрополь, где проходило это первенство. А там уже всё началось, и меня для скорости отправили под дождем на открытом самолетике типа «кукурузник». Сошла на землю — и сразу повезли меня на стадион. Показали мне впервые там диск и ядро.
С ядром всё обошлось — толкнула. А вот из-за моего метания диска чуть человек не пострадал. Мне же показали, как метать с поворотом, и на повороте диск у меня из ладони выскользнул, я едва не зашибла того, кто учил, хорошо, что прыгнул он на судейский столик. И показалось мне тогда, что диск — не мое.
Вообще я впервые попала на самый настоящий стадион и всё там внимательно рассматривала. Тут забег начался на пять километров. Мой знакомый по танцулькам бежал — Фадик Кериакиди, ростом два метра, а весит килограмм сорок, тростиночка такая, вот-вот переломится. Гордиенко мне объясняет, что Фадик тяжело бежит: «До финиша не дойдет, наверное». Я тогда мчусь через поле по диагонали, хватаю его на руки — он еще отбивается отчаянно — и уношу его с дорожки, на трибуну сажаю. Вышел целый скандал: выяснилось, что унесла я его, когда до финиша всего двести метров оставалось. Тренер Фадика стал орать, что домой я за такую глупость не на самолете полечу, а пешком пойду. Я сразу себе и представила, как топаю пешком триста километров. И тогда Фадик сказал, что я могу спасти команду, если выступлю в пятиборье. Да я в тот момент и на стоборье согласилась бы. До истории с Фадиком я всё же успела и диск метнуть. И вот после пятиборья корреспонденты местные мне говорят, что накануне я установила краевой рекорд в метании диска — того самого диска, который мне поначалу не глянулся.
Но я-то больше всего радовалось, что домой мне не пешком теперь идти — довезут...
Вот так началось с Ессентуков, где и не стадион был, а поле вытоптанное. И проехала я почти по всем континентам.

Чемпионкой России впервые я стала в толкании ядра, но ничего в технике толкания ядра, мне казалось, толком не понимала. И всё смотрела, как толкают другие, — разные варианты на себе пробовала, примеривалась и так и эдак — искала от добра добро. В итоге за три дня до первенства Союза 49-го года палец сломала, и травма эта до сих пор заметна. Заявили меня тогда на личное первенство в метании диска. И выступила я в компании со всеми сильнейшими. В первый раз тогда увидела Нину Думбадзе — необыкновенной красоты женщину. Я просто ходила за ней, не столько с нею соревновалась — даже в мыслях, сколько изучала ее.
Заняла я тогда только третье место. И вот с тех пор — дискоболка. Рука у меня для ядра уже не годилась.
В Хельсинки я ехала, никак не рассчитывая выиграть Олимпиаду. Чувствовала себя все-таки за спиной Нины Яковлевны. Мы не могли себе позволить называть ее Ниной. Но соревнование есть соревнование. И совсем по-другому себя почувствовала, когда увидела, что ни Лиза Багрянцева, ни Нина Яковлевна своих лучших результатов не показывают.
Лидировала Марианна Мауэрмайер — немка, немцы тогда, западные и восточные, одной командой выступали. У Мауэрмайер — олимпийский рекорд, ей трибуны овацию устроили, кричат соотечественники, что из Германии в Хельсинки приехали: «Хайль, Марианна!»
А у меня их «хайль» другие ассоциации вызывал: я была ведь девчонкой на территории, оккупированной немцами. Я и через столько лет не пытаюсь словами объяснить, что со мною тогда на стадионе творилось. Я вроде бы почувствовала, что удачным броском диска должна и себя, и всех спасти от таких криков. И помню, замахнувшись в секторе, уже знала, что результат будет...
Повлиял ли тот случай в Лондоне через четыре года на мое менее удачное выступление на следующей Олимпиаде в Мельбурне? А вы как думаете?
В той поездке мы вели какой-то стадный образ жизни — меньше двух не оставаться, больше трех не собираться. Суточных выдавали копейки, а когда из дому выезжаешь за рубеж, все, естественно, ждут от тебя по возвращении подарков. И конечно, все мы загорелись, когда повезли нас скопом в самый дешевый магазин.
Разбрелись мы, значит, по этому магазину. Я была в паре с известной барьеристкой Марией Голубничей. Тогда в моду вошли торчащие юбки, и она себе такую присматривала. А у меня сын был маленький, и я ему подарок подбирала. Нашла, купила и пошла подругу искать. Пока шла к примерочной, увидела шляпки, маленькие такие, у нас их называли «менингитками». У меня в то время волос много было, в косу заплетенных, — и соблазнилась я, не устояла, один фунт стерлингов еще оставался — столько она, из пяти разноцветных ободков состоящая, и стоила. Язык английский понимала совсем плохо — и так поняла, что спрашивает у меня продавщица: «Не помнется ли новая шляпка?» Отдала ей фунт, она пробила чек, и я пошла дальше. Но по пути перехватили меня две дамы — и куда-то приглашают пройти, я-то подумала, что они меня в примерочную к моей подруге приглашают. А когда зашла я к ним, тут дверь захлопнулась. Дамы оказались секьюрити этого магазина. Я девушка не из хлипких, но куда мне против них двоих. Знала, что в магазине сейчас много наших, русских. Но закричать, на помощь позвать никого не могу — они меня от дверей на целый метр оттолкнули. Поняла, что попала в западню... Нас же предупреждали о провокации. Когда пришли товарищи из посольства, у меня такое выражение лица было, что они спрашивать стали: «Вас кормили, вас поили?»
В Англии все спорные дела по закону разрешаются только в суде. Но мы поехали сначала в полицейский участок, где я всё, что оставалось у меня в сумочке, выложила. Оказалось, что это не я за шляпку из ободков, держащих волосы, не расплатилась, а еще меня — чек-то нашелся — на четыре шиллинга надули. Но всё равно на следующий день назначили заседание суда.
Из посольства позвонили в Москву. Хрущев Никита Сергеевич, как услышал про суд, из себя вышел: «Как? Советского человека судить? Никаких судов!» В суд я не пошла — и на меня тогда наложили арест за пренебрежение законами государства, в котором в тот момент находилась. Команда наша легкоатлетическая в знак протеста из Лондона улетает, а я здесь остаюсь — на квартире посла СССР в Англии Малика. И жила у посла полтора месяца, пока на высшем политическом уровне вопрос со мною решался.
...На одной из тренировок я вдобавок ко всем моим неприятностям после такой долгой нервотрепки порвала пах — травма, в общем-то, несовместимая с выступлениями. И в другом случае я ни на какой старт и не вышла бы. Но выходить было надо живой или мертвой — без разницы. Желтая пресса по моему поводу бесновалась. Воровка, да и только. А кому защитить — у нас в Мельбурне и представительства не было. Незадолго до того посол наш сбежал — попросил политического убежища.
Прилетели мы в три часа ночи по местному времени. А встречала нас толпа. Я выходила последней — и попросила у комментатора Вадима Синявского черные очки (он их всегда носил, у него со зрением неважно было). Выхожу в черных очках, а со всех сторон слышу: «Нина, Нина!» —скандируют мое имя. Ждали меня, выходит. Понимали, что, если прилечу на Олимпиаду, значит, не виновата ни в чем.
После каждой попытки спешила в раздевалку, и наш доктор Ольга Николаевна Макарова делала мне инъекцию новокаина. Третье место я в Мельбурне заняла.
В 59-м году, накануне Олимпиады в Риме, я спросила профессора, лечившего мою тяжелую (ноги совершенно отказывали) болезнь в Первом Медицинском институте, когда смогу снова выйти в сектор для метания. Он как на сумасшедшую смотрит... И другое спросить посоветовал: буду ли вообще ходить?
Зато другой профессор, Петров Владимир Николаевич, успокоил. «Они, — сказал он мне, в сторону своих коллег-врачей кивнув, — привыкли с нормальными людьми дело иметь. И не знают, что вы, спортсмены, сверхлюди».
Ну, может быть. Что же нам остается?.. В Риме у молодой своей соперницы Тамары Пресс я в пятой попытке выиграла, и с олимпийским рекордом. Сил у меня хватило и до четвертой своей Олимпиады — в Токио. Там уже Тамара победила, а я совсем без медали осталась. И всё же столько лет — считайте с начала 50-х — оставалась я в большом спорте...
Поскромничала Нина Аполлоновна. Она и на четвертой своей Олимпиаде оказалась причастной к победе. Тамара Пресс вспоминает, что Ромашкова-Пономарева ей просто приказала: «Возьми себя в руки! Я уже не могу, а ты молодая... Слушай внимательно: я буду стоять на повороте, как ориентир. Как заметишь меня, только тогда твои ноги должны обогнать корпус. Поняла? Когда выходишь из поворота и видишь меня — только в этот момент... Я — ориентир».
Нина Аполлоновна уточнила, засмущавшись: «Я Тамару очень сильно ругала, а то бы ее из шока не вывести...»

Евгений БОГАТЫРЕВ