Печать
Просмотров: 962

Стиль жизни

Степан Микоян: «Главное — реакция и интуиция»

2012 5 batashСтепан Анастасович Микоян (в июле ему исполнится 90 лет) — заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант авиации, кандидат технических наук.
...Он говорит, что увлекался авиацией с тех пор, как себя помнит. В своих мемуарах Степан Анастасович пишет, что зачитывался книгами о полярных летчиках и с особым чувством вглядывался в фотографии героев-пилотов, отличившихся в небе Испании и в боях на Халхин-Голе, которые часто появлялись в газетах.
Он жаждал быть таким, как они, и не сомневался, что эта цель вполне достижима. В этом на Степана влиял и его дядя, Артем Микоян, будущий знаменитый авиаконструктор, который тогда учился в Военно-воздушной академии имени Жуковского. Бывая у него дома, Степан видел чертежи, рисунки и фотографии самолетов, а однажды дядя Артем взял его с собой на аэродром, где он увидел, как летает небольшой самолетик, который Артем Микоян построил вместе с двумя своими товарищами, слушателями академии. Не пойти в авиацию Степан просто не мог, и его отец, советский государственный и политический деятель Анастас Иванович Микоян, не противился выбору сына.
В августе 1940 года Степан Микоян поступил в Качинскую авиационную школу пилотов. Окончил ее 3 сентября 1941 года, а в декабре, пройдя переподготовку на новом истребителе Як-1, был направлен в авиаполк, оборонявший Москву.
Когда-то его отношение к авиации было по-юношески романтичным. Но вот началась война, и оказалось, что летная романтика в любой момент может превратиться в трагедию.
16 января самолет Микояна по ошибке сбил наш летчик.
— Пулеметная и пушечная очередь прошли в метре от меня, — рассказывает Степан Анастасович. — Стрелял же тот пилот, я в этом уверен, по фюзеляжу, но из-за скольжения моего самолета попал в крыло.
— А что такое скольжение?
— Это такое движение самолета, когда он чуть-чуть смещается влево или вправо и летит слегка боком. Чтобы исключить скольжение, выводить самолет из виража надо и ручкой, и педалью. Но я об этом не подумал и выводил только ручкой. В итоге же моя ошибка спасла меня от гибели.
Ему удалось, не выпуская шасси, посадить горящий самолет на заснеженное поле. А к моменту посадки бензин уже протек в кабину, и она была охвачена пламенем. Летчик всё же смог вывалиться из кабины и отползти от самолета; до дороги его дотащили на лыжах мальчики из деревни. В госпиталь его доставили с сильными ожогами и переломом правой ноги. Примерно полгода он лечился, а затем Степана Микояна и его 18-летнего брата Володю, который прошел ускоренный, полугодичный, курс обучения в Качинской школе, направили в полк, который формировал Василий Сталин. Воевать эта авиационная часть должна была под Сталинградом...
Молодые летчики рвались в бой, не сомневаясь, что смогут противостоять немецким асам, однако боевой настрой и бесстрашие далеко не всегда могли компенсировать недостатки в их летной подготовке.
— У меня было около 80 часов налета, — вспоминает Степан Анастасович, — а у моего брата летного опыта практически не было, и его, конечно же, нельзя было выпускать в бой...
17 сентября командир полка объявил нам, что завтра начинается наступление наших войск; предполагалось, что, ударив с севера во фланг немцам, наши отбросят их от Сталинграда (это наступление оказалось безуспешным, и о нем почти не писали). Мы же должны были прикрывать наступающие части с воздуха.
Я участвовал в первых двух, очень тяжелых боях... Как только вошли в зону боя, увидел Фокке-Вульф — 189 (это корректировщик артиллерийского огня). Его, как нам объяснили еще перед вылетом, нужно было атаковать в первую очередь. И командир полка, у которого я был ведомым, подвел меня к этому самолету так, чтобы мне было удобно атаковать его. Я летел на истребителе Як-7Б; его вооружение — два пулемета и пушка. Открыл огонь, но у меня — я переживаю это до сих пор — отказали оба пулемета: тогда это был обычный дефект... Стреляла только пушка, но у нее скорострельность меньше, чем у пулемета, да и снаряды, в отличие от трассирующих пуль, не обозначают трассу. А так как трассы не было видно, подкорректировать свою стрельбу я не мог: прицелы в те времена были очень примитивными. К тому же до этого я ни разу не стрелял в воздухе по цели...
Тем не менее корректировщик перевернулся и ушел вниз, а там его добили наши: мы шли в два эшелона, и внизу у нас была еще одна группа самолетов. Потом мы с командиром атаковали несколько бомбардировщиков Хейнкель-111, которые сразу сбрасывали, куда попало, бомбы. Потом над нами появились истребители Ме-109, и завязался бой на виражах.
И во втором бою тоже стреляла только пушка... А в третий бой на моем истребителе полетел мой брат. Его самолет был неисправен, и наш командир сказал мне: посиди, мол, отдохни, а вместо тебя полетит Володя. Как мне потом рассказывали летчики, участвовавшие в том бою, Володя атаковал бомбардировщик и после этого ушел вверх. Но там были истребители противника. И один из «мессершмиттов» спикировал и сбил его...
Ему было всего 18 лет, и первый же бой стал для него последним.
— Изменилось ли ваше отношение и к авиации, и к летчикам после того, что вам пришлось пережить?
— Если и изменилось, то незначительно. Без авиации я не мыслю своей жизни, а профессия пилота, как мне кажется, имеет немалое преимущество перед многими другими: она ведь отбирает людей выше среднего уровня именно по человеческим качествам, поэтому среди летчиков мало таких, с которыми не хотелось бы дружить. Мои коллеги, особенно испытатели, рискуют жизнью, значит, тот, кто более всего заботится о собственной безопасности, стремясь во что бы то ни стало остаться целым, не пойдет в летчики.
— Вы 26 лет проработали летчиком-испытателем и, наверное, не раз попадали в экстремальные ситуации. Что выручало вас в таких случаях, помогая найти путь к спасению?
— Наверное, быстрота реакции и интуиция. Однажды, пилотируя МиГ-23, я, выполняя по заданию петлю на малой высоте, сорвался в штопор. А если этот самолет попадает в штопор на высоте меньше 4 тысяч метров, то пилот должен катапультироваться, так как для вывода из штопора высоты не хватит. К счастью, у меня неплохая реакция: я почти сразу же резко поставил рули на вывод — задержка была меньше секунды — и штопор не успел за это время развиться.
В другой раз меня выручили то ли шестое чувство, то ли интуиция, не знаю уж, как это назвать. Я должен был провести испытательные пуски реактивных ракетных снарядов по буксируемой другим самолетом мишени. В двух заходах выпустил по одному снаряду из двух пусковых блоков на левом и правом крыльях и должен был вслед за этим пустить третью пару.
Зашел в следующую атаку, прицелился и уже готов был нажать на спусковой крючок, но в этот момент что-то меня остановило. «Что-то здесь не то, — подумал я. — Что-то не то... И звук при пуске был необычный, и летел снаряд как-то не так…». Доложил об этом по радио: «На борту непорядок, работу прекращаю» — и прекратил выполнение задания. Пошел на посадку. Когда же после посадки я посмотрел под крыло, у меня мороз пробежал по коже. Оказывается, двигатель реактивного снаряда взорвался прямо в пусковом блоке под крылом. Всё было в дырках от осколков, а сам блок залит керосином, вытекшим из баков (они находятся в крыльях). И если бы я выпустил еще один снаряд, то наверняка начался бы пожар...
— Быстрота реакции и интуиция. Эти качества же, конечно же, даются человеку от природы, однако, как уверяют спортсмены, их можно развивать и совершенствовать в процессе тренировок. А вы ведь, как я читал, всегда проявляли интерес к спорту...
— В 30-е годы прошлого века нашу страну охватило всеобщее увлечение физкультурой и спортом, и я не остался стороне от этого. Частенько смотрел футбол и играл в хоккей с мячом (хоккей с шайбой тогда у нас не культивировался) — не профессионально, а, что называется, для себя.
Но более всего меня привлекал конный спорт. В 36-м году, когда мне было 14 лет, я стал тренироваться в конно-спортивной школе «Осоавиахима» (добровольное Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству). Начал ездить верхом и даже получил со временем первый разряд. А годом позже туда пришел и мой брат Володя, который был моложе меня на два года.
Мы занимались конкуром. А однажды вместе с Володей участвовали в настоящих скачках на ипподроме. Володя, ехавший на чистокровной лошади, пришел первым, а я, вопреки ожиданиям многих, вторым.
В довоенные годы я часто катался на коньках. Года два я даже на беговых коньках бегал, тогда они «норвежками» назывались. И еще увлекался лыжами, — конечно, беговыми, а не горными: до войны горнолыжный спорт был у нас в диковинку. Ну а любовь всей моей жизни — это теннис. Я начал играть еще до войны, но у меня, к сожалению, не было тренера. Учился играть сам, смотрел, как играют другие, пользовался их советами, но настоящей теннисной школы у меня нет. Есть такое понятие «дачный теннис». Так вот в дачном теннисе я, наверное, был чуть сильнее, чем многие, и играл до 70 лет.
— А как вы относитесь к новым спортивным дисциплинам, которые получили распространение в последние годы?
— Они меня удивляют. Я испытываю восхищение, следя за выступлениями представительниц синхронного плавания. В воде они выделывают что-то немыслимое. Как они добиваются такой синхронности, как ухитряются видеть друг друга и с геометрической точностью выполнять свои движения? Я не могу этого понять...
И это говорит человек, проработавший 26 лет летчиком-испытателем и выдержавший перегрузки посерьезнее, чем те же синхронистки, а потом многие годы отработавший заместителем главного конструктора НПО «Молния», где продолжает трудиться и по сей день.
— Ваша работоспособность кажется необычной, сверхъестественной. Так, может быть, у вас есть какой-то секрет и физического, и творческого долголетия?
— Секрета нет, но есть одна особенность. Наверное, образ жизни имеет значение. Я никогда не лежу днем, если, конечно, меня не уложит в постель высокая температура. Могу только посидеть в кресле... У меня, в общем, нет вредных привычек. Я никогда не курил и почти не пил. Выпивал только в компаниях, в тех случаях, когда от этого нельзя было отказаться. Последние годы пью только вино, и то не более одного бокала.
— А как относитесь к утренней гимнастике?
— Трачу на нее около двадцати минут. Вначале, еще в постели, выполняю несколько упражнений для пресса — «велосипед» и ряд других, потом встаю и 60 раз поднимаюсь и опускаюсь на носках, а затем по 30 раз (по очереди) приседаю на каждой ноге. Раньше выполнял в общей сложности 50 таких приседаний. Сейчас добавил еще десять. Обязательно раз десять отжимаюсь, хотя не от пола, но от моей низкой кровати, и, конечно же, делаю махи руками и ногами, повороты корпуса.
— А спорт ушел из вашей жизни?
— Увы, а так бы хотелось проехать на лошади. Я очень люблю лошадей... Но приходится довольствоваться автомобилем, на котором я научился ездить в 12 лет, а права получил в семнадцать. И сейчас я вожу сам. Однако и сегодня не могу забыть о лошади по имени Птица, на которой ездил в конно-спортивной школе.

Андрей БАТАШЕВ

Поздравляю уважаемый мною журнал, мой ровесник, с юбилеем. Желаю вам продолжать вашу благородную деятельность по пропаганде физкультуры, спорта и здорового образа жизни.

Степан Микоян