Печать
Просмотров: 920
Олимпийские виды
Ас с “Зимней “Формулы-1”

После распада СССР в развитии бобслея в нашей стране наступила долгая пауза. Последний успех советских бобслеистов датируется 1992 годом, когда Янис Кипурс и Владимир Козлов завоевали в Калгари олимпийское золото. Трассы, соответствующей мировым стандартам, в России нет, поэтому свои чемпионаты наши бобслеисты проводят в Сигулде, в Латвии; бобы же для них делают в Германии, так как в России их не производят. Тем не менее российские экипажи, возглавляемые пилотом Александром Зубковым, совершив, казалось бы, невозможное, сумели выйти на передовые позиции в мировом бобслее.

Строки из досье

С 1984 по 1999 г. Александр Зубков выступал в санном спорт; в 1994 г. он стал чемпионом мира среди юниоров в паре с Даниилом Чабаном.

В 1999 г. Зубков перешел в бобслей. Он двукратный чемпион Европы в четверках (2005 и 2009 гг.) и чемпион Европы в двойках (2008 г.); трехкратный победитель соревнований на Кубок мира в четверках (2004—2005, 2005—2006, 2008—2009 гг.); обладатель Кубка мира в комбинации (то есть по сумме результатов двоек и четверок (2008—2009 гг.); серебряный призер Олимпийских игр в Турине в четверках (2006 г.); двукратный серебряный призер чемпионатов мира в четверках (2005 и 2008 гг.); бронзовый призер чемпионата мира в четверках (2003 г.), бронзовый призер чемпионата мира в двойках (2008 г.).

Шумахеру на бобслейной трассе было страшновато…

Бобслей — это высокотехнологичный вид спорта, скорости в котором достигают 140—150 км в час, а перегрузки, действующие на спортсменов, — 5—6 раз превышают его собственный вес. В конструкции боба используются новейшие композитные материалы и сплавы. В его создании участвуют инженеры, технологи и конструкторы высшего класса, а стоимость такого болида доходит до нескольких сотен тысяч евро. Неудивительно поэтому, что к бобслею, который порой называют зимней «Формулой-1», проявляют интерес и звезды королевских гонок. Великий Михаэль Шумахер, кстати сказать, тоже однажды решил прокатиться на бобе.

— Он занял место пилота? — спросил я Александра Зубкова.

— Да кто его туда пустит? — ответил он. — У боба и болида «Формулы…» разные системы управления, хотя между ними и есть нечто общее. Поэтому Шумахер, конечно же, был разгоняющим. Да и проехал он не на боевой машине, а на той, на которой опытные пилоты катают туристов.

После заезда Михаэль сказал, что испытал примерно такие же ощущения, что и на «Формуле…», правда, ему было немного страшновато из-за того, что в бобе нет ни тормоза, ни педали газа. «Из этого болида, — заметил Шумахер, — до самого финиша уже не выберешься». (В задней части болида есть тормоз, но он служит только для того, чтобы остановить боб на финише. — А. Б.)

«Меня будто ударили по ноге дубиной…»

Многочисленные награды, завоеванные Александром Зубковым на соревнованиях высшего ранга, давным-давно открыли ему дорогу в мир звезд. Но тогда для него, наверное, не существует обычных житейских проблем…

— Это не так, — говорит он. — Жизнь ведь не всегда предстает перед нами в розовом цвете.

— И какой же эпизод вашей жизни был самым драматическим?

— Третьего января 2007 года я разорвал ахиллово сухожилие на правой ноге. Это случилось в Латвии, в Сигулде, где мы обкатывали новую машину. Во время разгона меня будто ударили по ноге дубиной... Боль была адская… Остановить болид я не мог: за мной бежал Алексей Воевода, наш сильнейший разгоняющий, и деваться ему было некуда. Если бы машина стала неуправляемой, он наверняка получил бы травму… Опираясь на здоровую ногу, я влез в боб и доехал до финиша... Икроножная мышца у меня была жесткой, как дерево, а стопа не работала… Когда я наконец добрался до больницы, врачи сделали снимки, но не смогли ничего толком определить. Что было делать? Звонить в Москву? Но в те дни в России уже начались новогодние праздники, поэтому обратиться за помощью было не к кому. Положение казалось безвыходным, и тогда я решил позвонить Александру Деревоедову, помощнику Вячеслава Фетисова, который был тогда руководителем Федерального агентства по физической культуре и спорту. Узнав о том, что со мной произошло, Фетисов молниеносно решил все проблемы, и прежде всего финансовые. По его распоряжению Деревоедов связался с профессором Гусбахером из Германии, и тот пообещал мне помочь.

В Москву меня отвез Алексей Воевода на своей машине. Пока мы ехали, боль не прекращалась ни на секунду...

Когда я прилетел в Нюрнберг, профессор сразу же сказал: «Срочно на операционный стол». В тот же день, 7 января, меня прооперировали.

«Я испытал чувство отчаяния…»

— После операции это сухожилие стало короче, поэтому каждый год мне нужно проходить медицинское обследование, так как в любой момент может наступить ухудшение…

Ну а потом началось самое неприятное. Я хотел вернуться в команду, но мне сказали, что для этого необходимо снова пройти отбор. А как я мог это сделать, если к соревнованиям меня не допускали? У нас тогда был другой тренерский состав; те люди не хотели видеть меня в команде, так как я открыто говорил им все, что о них думаю.

— И они воспользовались тем случаем…

— …чтобы поставить меня на место, загнать в жесткие рамки и урезать зарплату. Мною овладело отчаяние: у меня ведь две дочки (Лизе тогда было 11 лет, а Милане — пять), и я боялся, что если меня отстранят от спорта, то не смогу прокормить их. Прервав реабилитационные процедуры, которые должен был продолжать, я в поисках справедливости напрямую обратился к Фетисову, и он встал на мою сторону. Отбор в сборную команду страны я прошел, выступив на трех этапах Кубка мира, где доказал, что полностью восстановился после травмы.

— Конкуренты, наверное, тоже делали попытки избавиться от вас?

— И такое бывало: личные тренеры этих ребят старались убедить руководителя нашей главной команды в том, что нужно отдать предпочтение не мне, а их подопечным. Но я никак не реагировал на это. «Делайте, что хотите, — мысленно говорил я, обращаясь к ним. — Бог вам судья…»

Пилот, который идет на риск….

— А чем пилот Александр Зубков отличается от своих коллег? — спросил я Александра Воеводу.

— Тем, что он идет на риск, когда другие не могут на это решиться.

— А в чем состоит этот риск?

— Александр вырезает, как мы говорим виражи, то есть идет по кратчайшей траектории, сокращая время прохождения виража на сотые доли секунды, которые в итоге могут решить результат гонки.

Трассу мы изучаем заранее, снимая ее на видеокамеру сверху донизу, и сразу же договариваемся: рискуем или не рискуем.

— Но ведь во время гонки интуиция может подсказать пилоту, что надо действовать не так, как вы договорились, а иначе…

— Когда я сижу в бобе, то уже не думаю об этом. Но я, конечно же, чувствую, идет ли набор скорости или нет. Различие между пилотами как раз и проявляется в том, что у одного из них болид накатывает, то есть набирает скорость, а у другого не набирает. Траектории, по которым проходят болиды, почти не отличаются друг от друга, только вот радиус кривизны у одной из них на сантиметр, максимум на два, а иногда и всего лишь на миллиметр меньше, чем у другой. Вот и подумайте, каким же должно быть мастерство пилота, чтобы на скорости около 146 километров в час с ювелирной точностью пройти по такой траектории в ледяной трубе, ширина которой один метр и тридцать сантиметров!

У пилота нет выбора: он ведь не может ни свернуть, ни притормозить. Если же он неправильно пройдет вираж, то до финиша доедет на голове...

— Александр рассказал мне, что иногда просит разгоняющих, которые, как он говорит, и сильнее, и быстрее, чем он, дать ему фору…

— Он говорит это в шутку, потому что на самом-то деле сильнее многих разгоняющих, — великодушно заметил Алексей Воевода, который к своим 29 годам успел, помимо всего прочего, стать еще трехкратным абсолютным чемпионом мира по армрестлингу среди профессионалов и шестикратным чемпионом мира среди любителей. — Если же, выступая в бобслее, будешь ходить с кислой миной, то тебя не хватит на весь сезон: ты будешь морально убит. Поэтому мы и стараемся подшучивать друг над другом. Наш вид спорта — нервный, поэтому нужно аккумулировать в себе энергию улыбки.

Падения, ожоги и мороз…

Бобслейная трасса — это ледяной желоб на железобетонном основании со сложными поворотами и виражами. Длина трассы — 1500—2000 метров с 15 —18, а иногда и с 19 виражами; перепад высот от 118 до 130 метров.

— Мы едем, словно в тоннеле, — рассказывает Александр Зубков. — Это ощущение усиливается, когда, трассу, чтобы уберечь ее от дождя и снега, накрывают брезентовыми тентами. Свет от ламп падает на лед в начале и в конце виража, а вот на самом болиде никаких ламп нет… Смотришь вперед и видишь — середина тоннеля темная, а дальше опять что-то светлое…

Каждый вираж — падающий, то есть уходящий вниз. Сначала перед тобой открывается довольно широкое пространство, а на выходе из виража оно сужается. Бывает, что сужение уже началось, а вираж еще продолжается. И недостаточно опытный пилот может здесь совершить ошибку, которая приведет к падению. Трассу видно плохо. Во время гонки, которая длится меньше двух минут, очень устают глаза. Бывает даже, что у ребят из-за перенапряжения происходит разрыв сетчатки; в таком случае необходима срочная операция…

— В соревнованиях высшего ранга участвуют бобслеисты самого высокого класса. Тем не менее болиды иногда переворачиваются…

— Этого никто не может избежать.

— А когда вы в последний раз перевернулись?

— В прошлом году, перед Кубком мира, на олимпийской трассе в Ванкувере. Метров за пять-десять до входа в вираж я допустил ошибку. Промахнулся при входе.

— Что это значит?

— Если вираж правый, а ты проходишь вдоль левого борта, то это и есть промах. Ты должен идти либо по середине желоба, либо немного правее середины. Тогда, в Ванкувере, перед нами был правый вираж, а мы зашли в него чуть левее середины. Траектория изменилась, и мы с высоты упали в желоб.

— На ледяной трассе можно получить и ожоги…

— … которые очень долго не заживают. Когда боб переворачивается, разгоняющих высасывает из болида и тащит по льду со скоростью свыше 100 км в час. Лицо защищает шлем, а вот тоненький комбинезон сразу же протирается. А ожоги такие, что порой приходится делать пересадку кожи. Двое разгоняющих нашей четверки, которая на олимпиаде в Турине выиграла «серебро», — Алексей Селиверстов и Дмитрий Степушкин — раньше получали ожоги. Сейчас-то для бобслеистов делают противоожоговые майки (мы покупаем их в Канаде), а в прежние годы ничего подобного не было.

— А как вам удалось избежать этих бед?

— Пилот при падении прячется в болиде, упираясь в него головой. У меня были другие травмы — компрессионные ушибы позвоночника. А на олимпиаде я бежал в тейпе — у меня был надрыв ахиллова сухожилия…

— А где проходит разминка?

— На улице, так как закрытых помещений для этого нет. Если идет дождь, то ноги начинают скользить, поэтому еще до соревнований можно получить травму. Но еще хуже мороз. На последнем чемпионате мира он доходил до тридцати градусов. Пришлось разминаться в раздевалке. Потом, добежав до болида и сев на ледяной пластик, ощутили жуткий холод; отогреться смогли только после финиша.

Гонка в ледяном тоннеле, которой нет конца…

Я слушал Александра, и мне казалось, что в его сознании все еще продолжается гонка. Так, может быть, его никогда не покидает ощущение, что он мчится в тоннеле, в середине которого — темнота, а за ней что-то светлое?

— Случается, что я полностью ухожу в себя: чаще всего это бывает перед ответственными стартами, — говорит Александр. — А расслабиться не могу даже после гонки: жду, когда завершатся все заезды. Выдержать такое напряжение очень нелегко… Дней за 14—15 (это тренировки плюс соревнования) я обычно теряю до трех килограммов.

— Один из ваших тренеров — ваша жена. Видимо, именно она сыграла роль вашего личного психолога на олимпиаде в Турине?

— Да. Сначала я должен был выступить в двойке. Выйдя на старт, почувствовал, что ноги меня не слушаются. От волнения даже не осознавал, что делаю. Все происходило, словно в тумане… И все же в первом заезде мы установили рекорд старта (4,76 секунды на отрезке в 50 метров), который, кстати сказать, не побит до сих пор. Но затем я совершил ошибку и получил удар в борт. Болид пошел юзом, а это потеря времени...

На следующий день мы думали отыграться, но пошел снег, а специальных полозьев на такую погоду у нас не было. И хотя мы сделали все возможное, чтобы наверстать упущенное накануне, нам это не удалось.

— А если бы были специальные полозья?

— Смогли бы побороться за место в тройке.

— Что вам сказала жена после первого заезда?

— «Если не перестроишься, то можешь не выходить на старт в четверке».

— По головке, как говорится, она вас не погладила…

— Но именно эти резкие слова помогли мне прийти в себя. На старт в четверке я выходил другим человеком — у меня были другие глаза и другой настрой.

Нельзя делить экипаж на пилота и разгоняющих…

— А вы что-нибудь говорите своим партнерам во время гонки?

— Нет. Разговор у нас начинается только после финиша.

— После побед все почести обычно достаются пилоту…

— Это несправедливо. Нельзя делить экипаж на пилота и разгоняющих, ведь только вместе мы составляем команду, которая должна работать как единый механизм. Мои разгоняющие сегодня — это Алексей Воевода, Дмитрий Степушкин, Роман Орешников и Дмитрий Труненков. У всех у них огромный опыт, и они сразу — кожей — чувствуют, когда пилот ошибается. На старте я бегу вместе с ними; мы всё должны делать синхронно, потому что нельзя разогнать болид, действуя вразнобой.

— А что делают разгоняющие во время гонки?

— Они должны синхронно повторять мои движения, соответствующим образом перекладывая корпус, как мы говорим. Это необходимо, чтобы боб четко шел по нужной траектории.

Партнер, который не говорит…

А как вы относитесь к вашему механическому партнеру, к болиду? Лет десять назад Любовь Немкова, абсолютная чемпионка мира и Европы по высшему пилотажу, рассказывала мне, что иногда мысленно разговаривает с самолетом, пытаясь ему помочь.

— Я тоже испытываю нечто подобное. Не могу относиться к своему болиду как к чему-то бесчувственному. Любой удар в борт — это удар и по мне. После заезда захожу в бокс и смотрю, не получил ли наш боб травму.

— Многократный чемпион СССР по ралли Стасис Брундза говорил, что габариты машины он во время гонки ощущает как свои собственные…

— Я чувствую то же самое.

— Каковы ваши рекорды скорости?

— На олимпийской трассе в Ванкувере мы в начале этого года показали 148,3 километра в час на двойке и 152,3 километра в час на четверке.

— Ну а отдых-то у вас бывает?

— Да, в марте — апреле. С середины мая начинается подготовительный период. В программе — спринт, силовой бег (мы бежим, толкая тележку с грузом 95 килограммов), прыжок с места, тройной прыжок, пятерной прыжок, штанга, метание ядра вперед и назад. Тренируемся по два раза в день, часов шесть в общей сложности. Так мы накапливаем силы и энергию, которую во время соревнований нужно выплеснуть на стартовом отрезке.

— Вы, вероятно, еще и мысленно тренируетесь?

—Да, и тем чаще, чем ближе сезон.

Два цвета времени

В течение десяти месяцев он живет на других скоростях и в другом пространстве, нежели его близкие, поэтому составить представление о той реальности, в которой существуют они, он — в какой-то степени — может только с помощью видеозаписей.

— Вы о чем-нибудь жалеете?

— Да. О том, что мало времени проводил с детьми. Я ведь только на видео видел, как они пошли и как начали говорить…

— Долго ли еще продлится ваша карьера?

— Всё будет зависеть от нашего выступления в Ванкувере (там я буду выступать и в двойке, и в четверке). И, конечно, от состояния моего здоровья. Если почувствую, что не могу уже ничего добиться, уйду из команды. У меня два высших образования — юридическое и техническое, но после окончания спортивной карьеры я, наверное, продолжу работать в спорте.

— А что сейчас вас больше всего беспокоит?

— То, что у меня нет своего дома. В 2006 году, после Туринской олимпиады, я вместе с семьей переехал из моего родного Братска в подмосковный Дмитров; за три года, в течение которых выступаю как представитель Дмитрова, я завоевал 18 медалей. Мне предоставили трехкомнатную квартиру, но это служебное жилье. Правда, глава Дмитровского района уверил меня, что после Олимпиады в Ванкувере оно перейдет в мою собственность. Была даже написана какая-то официальная бумага, однако полной уверенности, что вскоре я стану хозяином этой квартиры, у меня нет.

— Вы всего лишь три года назад перебрались в Подмосковье из сибирского Братска и, наверное, скучаете по родным местам…

— Конечно, скучаю. Я ведь родился в Братске (мой отец когда-то приехал в Сибирь из Ленинградской области строить БАМ и остался здесь навсегда).

Здесь — и в Дмитрове, и в Москве, — если ты о чем-то попросишь, никто не сдвинется с места, пока ты за это не заплатишь. А в Сибири люди помогут тебе и просто так, если только узнают, что ты оказался в трудной ситуации.

— Как вам кажется, в спорте всегда побеждает справедливость?

— Если ты поступаешь по совести, а твои слова не расходятся с делом, то, вероятно, получишь то, чего заслуживаешь. Однако в жизни каждого из нас есть и черные, и белые полосы...

…Этот образ у него постоянно перед глазами, ведь в ледяных тоннелях, по которым он мчится уже более двух десятков лет, темнота и свет все время сменяют друг друга, воспроизводя в бобслейном варианте неизменные закономерности обычной жизни.

Андрей БАТАШЕВ