В ту зиму...
«Спорт для себя» Константина Паустовского
Уважаемая редакция!
Хорошо, что вы не забываете замечательных отечественных писателей, имевших большую популярность еще в недавние времена. Об этом свидетельствует опубликованный не так давно на страницах журнала рассказ Владимира Солоухина «Варвара Ивановна». Да и о Константине Паустовском есть у вас упоминания, но вскользь. А ведь это писатель удивительный, его проза, наполненная поэтическим излучением, помогает жить, воспитывает в читателях лучше человеческие качества, к сожалению, исчезающие в новой вымороченной действительности. Сам Паустовский говорил: «Каждый из нас должен создавать свою биографию». В этом отношении журнал «Физкультура и спорт», мне кажется, наиболее стойко противостоит жестокой разнузданности сегодняшнего времени, отстаивая те здоровые радости жизни, которые только и могут сделать человека счастливым.
Я когда-то читала воспоминания сына Паустовского о том, как отец приобщал его к лыжным прогулкам, и, думаю, об этом было бы интересно узнать и нынешним читателям «ФиС», ведь без лыж, без заснеженного леса нет зимы со всей ее морозной прелестью, бодростью, приобретением особого жизнеутверждающего настроения. Вот бы еще раз прочитать, если это, конечно, возможно! Не знаю, выполнима ли моя просьба, написала письмо по настроению, созвучному тому, что дает мне многолетнее чтение «Физкультуры и спорта».
С самыми добрыми пожеланиями, Надежда Ивановна ПРОНИНА, учительница географии, Москва
Это письмо показалось интересным еще и потому, что навело на мысль: а почему бы нам у себя в журнале не завести, по образному выражению прекрасного поэта Дмитрия Кедрина, «сундучок воспоминаний»? Открывая его, мы смогли бы знакомить нынешних наших читателей с высказываниями широко известных творческих личностей о том, что они делали для укрепления своего здоровья, без чего невозможно работать долго и плодотворно.
Для начала постарались и нашли воспоминания сына Паустовского о своем отце, которые называются «Прививка к географии». (А ведь и письмо в редакцию пришло от учительницы географии. Какая-то таинственная связь которой с писателем в выборе профессии определенно прослеживается.) Публикуем сегодня отрывок, связанный с лыжами, с «морозной прелестью, бодростью, приобретением особого жизнеутверждающего настроения», — как написала нам Надежда Ивановна Пронина.
Я в ту зиму был захвачен не менее значительным событием,— приобщением к лыжам,— в чем и отец сыграл свою роль.
Отношение к спорту у него было специфическим. Например, совершенно не представляю его в качестве болельщика на футбольном матче или соревнованиях по штанге. Пожалуй, здесь подходит не столько слово «равнодушие», сколько термин «биологическая несовместимость».
Однажды он заглянул в какой-то спортивный зал, где шли массовые соревнования по боксу. Как обычно, в его памяти отпечаталось множество подробностей, но все они были «уничтожительного» характера — выражение испуга на потных, окровавленных лицах участников, свистящее сопение, смешные, «петушиные» подскоки боксеров... Кто-то вышел на ринг в носках с резинками... Из публики кричали: «Миша, подправь ему челюсть!» и т. д... Если говорить о свойстве отцовской пристрастности, то здесь оно уже носило ярко выраженную негативную окраску. Дети на многое смотрят глазами родителей, и я изменил мнение о боксе лишь много лет спустя...
Впрочем, предубеждение его к подобным видам спорта, скорее всего, объяснялось проявлениями «стадности» толпы зрителей, всегда вызывавшей у него настороженность. Он питал к этой «стадности» особую неприязнь, связывал с ней причины многих бед, даже таких, как война. Переносил это эмоциональное отношение на вполне хорошие виды спорта, если находил, что «стадность» здесь проявляется или культивируется.
Мне кажется, он не мог бы так «безоговорочно» восхищаться боем быков, как Хемингуэй, хотя очень любил этого писателя. Если бы пришлось ему побывать на корриде, думается, рассказывал бы он о ней скорее не в героическом, а юмористическом плане, с неожиданными деталями, точными, но обескураживающими... Каждый писатель «пристрастен» по-своему...
Иначе обстояло дело со «спортом для себя». В одном из писем того времени отец сообщает о таком режиме закаливания: «Три раза в день я обливаюсь холодной водой, сплю при открытых настежь окнах, под одной простыней, без белья. Вот уже месяц я не надевал фуражки и пальто, очень освежел, окреп, помолодел. Все, кто видел меня раньше, поражены этим. И вместе с тем я по ночам много работаю, мало сплю».
Может, этот режим и помог ему написать за четыре-пять лет, несмотря на ежедневную службу в РОСТА, несколько десятков рассказов и маленьких повестей, а также роман «Блистающие облака». Правда, я не помню, насколько точно этот режим соблюдался. Возможно, в цитируемом письме он тоже освещен с известной долей «пристрастности».
Зато прекрасно помню одно спортивное увлечение отца, и притом очень сильное. Это были лыжи. В соревнованиях и гонках он не участвовал, — речь идет о многокилометровых, утомительных походах по Подмосковью. Обычно родители уходили из дому в выходные дни ранним утром. Одни или в небольшой компании сослуживцев отправлялись поездом до какой-нибудь отдаленной станции. Затем через леса шли на лыжах непременно до другой железной дороги и лишь поздно вечером возвращались в Москву.
«Я много работаю, отдыхаю только на лыжах. На лыжах ходим каждый праздник очень далеко...» — пишет он в Киев своей матери, Марии Григорьевне.
Родители настолько увлекались лыжными походами, что почти бестрепетно оставляли меня дома одного на целые выходные дни под номинальным присмотром соседей, а точнее, своим собственным. Я еще был слишком мал, чтобы сопровождать их... Пока светло, играл и рисовал, но с наступлением сумерек одному в пустой квартире становилось жутковато. Тогда я зажигал все лампы, усаживался почему-то непременно на пол в углу и начинал петь. Преимущественно что-нибудь бодрое, воинственное — «Марш Буденного», «По долинам и по взгорьям...». Иногда засыпал и просыпался от топанья валенок в коридоре — то вернулись мама и отец, пахнущие морозом, возбужденные...
Отец с виноватым видом спешил в утешение рассказать мне какую-нибудь свежую сегодняшнюю историю (неважно, что наполовину придуманную) — про белок или хитрого зайца, сбившего их с пути. Особенно он гордился, когда удавалось дойти на лыжах с вокзала до самого нашего дома в центре города. В начале тридцатых годов с улиц еще не так тщательно убирали снег, как сейчас. В потоке автомобилей еще встречались последние извозчики-лихачи на санях с полостью. По бульварам и по цепочкам сугробов вдоль тротуаров бегали на лыжах не только дети, но и взрослые.
Затем начиналась процедура протирки лыж. По царапинам и пролысинам на скользящей поверхности я старался угадать, сколько десятков километров пройдено за день. Лыжи отца по теперешним временам были, пожалуй, устаревшие — широкие, скорее туристского типа. Зато их верхняя поверхность сверкала чудесным зеркальным лаком янтарного цвета. Прекраснее всего звучало финское название лыж — «муртомаа»... Само слово было тягучее, как утомительный переход по зимним хвойным лесам.
Из тогдашнего лыжного лексикона запомнилось еще одно название — «пьексы» — мягкая кожаная обувь типа высоких мокасин. Маленькие пьексы отец где-то достал для моего первого выхода на лыжах, но оказалось, что они все же размера на два больше, чем нужно. Пришлось обкладывать ноги газетами, что, впрочем, было принято. Полагалось даже набивать в пьексы немного сена или соломы, чтобы было мягче и теплей...
Вадим ПАУСТОВСКИЙ
Подготовил Сергей ШМИТЬКО