Сначала была война...
Пока нога ногу минует — ходи!
С ранних лет мне пришлось много ходить. В школу — из своего села Лиски в соседнее село Залужное (Воронежской области). Расстояние между ними — 7 километров. А в старших классах ходил в город Лиски, это 10 километров, да еще надо было переезжать через реку Дон на пригородном поезде.
В 1941 году, когда фашисты стали бомбить г. Тамбов, где я учился в военном пехотном училище, нас эвакуировали в тыл. Кстати, весь состав такого же Подольского училища, которое и находилось почти рядом с нашим, бросили на защиту Москвы. Все 4 тысячи курсантов погибли за 1—2 дня, в живых остались лишь 6 человек. Но немцы были остановлены на окраине столицы, а за это время подтянулись наши войска из тыла, которые отбросили немецких захватчиков от стен Москвы.
Нам же выпала иная судьба: эвакуация. Мы пешком шли от Тамбова до Куйбышева — 1200 километров. Шли по 50—60 километров в день. Некоторые из курсантов отставали — их подвозили на телегах колхозники.
Я выдержал это испытание. В 1942 году после окончания училища был направлен на фронт. Воевал недалеко от Москвы, и меня ранило осколком мины в ногу. После лечения в госпитале в г. Серпухове зимой 1942/43 года направлен на передовую в 1-ю гвардейскую Московскую отдельную стрелковую дивизию. Ее перебрасывали с одного участка фронта на другой — шли пешком. Прошли 120 километров за двое суток, при этом шли только ночью, днем сидели в деревнях.
В моем взводе (я был командиром стрелкового взвода) оказался лишь один человек, который не мог идти. Я к тому времени был уже хорошо натренирован в ходьбе и вел этого солдата, взяв под руку, да еще нес на плече его винтовку и свой автомат. На одной из остановок в деревне я отправил его в медсанбат. Там установили, что он здоровый парень. Ночью мы ушли из деревни, а из медсанбата этого парня отправили на передовую линию. (Она была все время рядом — мы шли в полукилометре вдоль этой линии.) На другой день до нас дошла весть, что этот парень был убит.
И после войны мне пришлось то и дело совершать длительные переходы, которые выдерживал без особого труда. И эти навыки в ходьбе остались в моей жизни навсегда. Сейчас, когда мне уже 85 лет, я каждый день, в любую погоду и время года, занимаюсь ходьбой. Очень верно гласят поговорки: «Ходьба — это жизнь», «Пока нога ногу минует — ходи»...
В медицинской литературе говорится, что ходьба «благотворно действует на сердечно-сосудистую и дыхательную системы, улучшает движение крови по организму, имеет большое значение для хорошего самочувствия». Это очень точно, правильно сказано, и я в полной мере испытал на себе такой мощной силы оздоровление, какое дает ходьба.
Но мало того, мною еще отмечено влияние ходьбы на работу головного мозга, на проявление в процессе ходьбы активизации мышления. Прошлым летом мне приходилось с ранней весны и до поздней осени добираться пешком на свой огород, который расположен в лесу, на поляне, в 10 километрах от города. На это требовалось, как правило, 3,5 часа. Двигался я неторопливо по обочине дороги, держась за руль велосипеда, на прицепе которого вез продукты, кипяченую воду, разные материалы, инвентарь. Жил на своем участке 4—5 дней, пока не кончались продукты и вода, а затем отправлялся в город также пешком за 3,5 часа и в тот же день возвращался обратно на огород.
Думалось в эти часы особенно хорошо, что имело в той или иной степени важное значение в моей жизни. Возникали разного рода планы на ближайшее будущее и на отдаленную перспективу. Обдумывал и содержание заметок для журнала «Физкультура и спорт»... И я пришел к выводу, что такое активное и благотворное обдумывание разных сторон своей жизни — результат усиления движения крови по организму и по головному мозгу. И это все дает ходьба.
«Живи, Воронеж!»
Выжить на войне помогла мне физическая закалка. Но не только она...
Шли бои под Москвой. Утром 3 марта 1943 года (мне тогда было 20 лет) я вернулся с шестью солдатами из нейтральной полосы. Тщательно замаскировавшись, оттуда мы наблюдали за передним краем немецкой обороны и засекали их огневые точки.
На этот день намечалось наше крупное наступление, и сводка о расположении пулеметных гнезд, минометов и орудий была очень нужна нашим артиллеристам для ведения прицельного огня во время артиллерийской подготовки, да и нашему командиру роты важно было знать, куда направить огневую мощь в момент прорыва немецкой обороны.
Мы благополучно возвратились на свою передовую линию, хотя под конец немцы нас обнаружили и открыли шквальный огонь из пулеметов и минометов. Но мы успели вбежать в небольшие заросли кустарника и растворились в них.
Когда вышли к своей траншее, то я побежал вдоль нее к своему командиру роты, чтобы доложить о результатах наших разведывательных действий. Как вдруг, совершенно неожиданно, немцы выпустили из минометов по нашей траншее целую серию мин. Первая же мина разорвалась в одном шаге от меня. Ее взрывным пламенем мне обожгло лицо, а осколки ударили в грудь и живот и там и застряли. Шинель на груди и животе была пробита этими осколками; они были раскаленными и сильно жгли кожу. Я медленно встал на одно колено, потом на другое и тихо лег животом на снег. А снег был очень глубокий и плотный, и основная масса осколков застряла в нем. Не было бы такого мощного слоя снега, меня бы осколками изрешетило всего с головы до ног. Мины продолжали взрываться вдоль траншеи, но я уже не обращал на них внимания.
В двух шагах от меня лежал солдат: у него оторвало ногу, он стонал и умолял, глядя на меня: «Оттащите меня в траншею». Солдат не видел, что я очень тяжело ранен, и боялся, что последующими взрывами он будет добит.
Когда закончился минометные налет, два товарища схватили меня за руки и бегом волоком оттащили в траншею к командиру роты.
Командир роты посадил меня напротив себя, поставив сзади солдата, чтобы он поддерживал меня со спины, затем расстегнул шинель, разрезал ножом гимнастерку и нательную рубаху, перевязал раны на груди и животе, после чего сказал: «Давай, докладывай».
Я подробно рассказал о местах расположения огневых точек на оборонительной линии немцев и закрыл глаза. Когда открыл их, то увидел, что командир роты крестит меня: это он показывал солдату, который стоял за моей спиной и поддерживал меня, что мне конец, я не жилец на этом свете. Я же подумал: «Нет, не сдамся! Буду жить!»
Вытаскивал меня с поля боя санитар на специальных санках, сделанных в виде лодки. Когда он тащил меня по открытому месту, немцы открыли огонь из пулеметов. Санитара ранило пулей в спину, но он не бросил меня, а дотащил до пункта первой помощи.
В этот момент я видел, как сбоку невдалеке совсем молодая девушка-санинструктор тащила в тыл раненого солдата. Этот солдат был крупным, грузным, и она его волокла на расстеленной по снегу шинели: пятилась задом, дергала шинель, сделает шаг-два и снова дергает. Девчушка была тоненькая, хрупкая, видно было, что напрягалась она изо всех сил, и все же шаг за шагом тащила раненого.
Вечером я попал в медсанбат. Он размещался в большой брезентовой палатке. Когда меня внесли в эту палатку, я увидел, как в правом ее углу врач в белом халате рассматривает вывернутые на простыню внутренности из живота человека. При нашем появлении он сразу же собрал их в большой ком и обратно затолкал в разверстую брюшину. «Мертвый», — подумалось мне об этом неподвижном человеке с разрезанным животом. А о враче: «Наверное, изучает. Что ж? Правильно. Изучать надо».
Меня положили на высокий стол, накрытый белой простыней. Надо мной ярко горела электрическая лампочка. Электрический ток давал генератор, который трещал за стенкой палатки. Меня раздели догола. Накрыв простыней труп, ко мне подошел врач.
У него оказался громкий молодой бас. «Откуда родом?» — спросил он. «Из Воронежа» — ответил я. «Наркоз!» — приказал он медсестрам. Мне закрыли рот и нос марлей, смоченной наркотическим веществом. Я затаил дыхание: очень уж неприятный запах исходил от этого вещества. «Считайте!» — приказал врач. Я вдохнул наркоз и начал считать, досчитал до ста, и меня будто кто-то ударил по голове обухом.
Когда я открыл глаза, то увидел, что лежу на полу на носилках, а рядом кто-то стоит в кирзовых сапогах. Это оказался мой врач, хирург. Он сказал своим зычным басом: «А, проснулся? Ты будешь жить, Воронеж!»
И ушел. А я живу после всего этого вот уже 65 лет. И не знаю ни имени, ни отчества, ни фамилии этого замечательного человека, моего хирурга-спасителя.
Спасибо смородине
После операции везти меня в госпиталь было нельзя — нетранспортабельный, поэтому две недели продержали близ передовой, в медсанбате. Все это время из-за повреждения желудочно-кишечного тракта еды мне никакой не давали, делали инъекции в мышцы, вливали по три литра физиологического раствора в день. Условия в медсанбате были ужасные: размещался он в брезентовой палатке, вместо пола — солома, отопление — железная печка. При уколах мне занесли инфекцию, и, когда я был уже в санитарном поезде, шедшем в Москву, бедро моей левой ноги распухло, образовалась флегмона (гнойное воспаление), температура поднялась выше 41 градуса. Подозвал медсестру, она сказала: «Потерпи до Москвы».
Словом, в столицу меня привезли до предела измученного и истощенного — еле душа держалась в теле. В госпитале стали кормить, но держали на полуголодном пайке. И вот разболелись у меня десны: распухли, стали кровоточить. Раны на груди, животе и бедре (после вскрытия флегмоны) не затягивались. Пожаловался врачу. Военный врач не назначила мне ни полосканий, ни таблеток, ни уколов, а просто сказала: «Дай нянечке денег, пусть купит на базаре черную смородину. Съешь ее, и все пройдет».
Я поступил, как она посоветовала. Нянечка принесла мне с базара пол-литровую банку свежей смородины. Я съел ягоды в несколько приемов, и мои десны без промедления пришли в прежнее нормальное состояние. Стали быстро заживать и раны. Вскоре меня выписали из госпиталя и направили на фронт.
Тогда я ничего не знал о витаминах, цинге, авитаминозе, не знал, что « vita » в переводе с латинского означает «жизнь» и что витамины просто необходимы для нормальной жизнедеятельности организма человека и животных. И понятия не имел о том, что мои распухшие и кровоточащие десны были явным и четким признаком тяжелого авитаминоза — заболевания не менее грозного и опасного, чем фронтовые раны. Во всем этом мне довелось разобраться много позже. А в то военное время я просто проникся глубоким уважением к скромной ягоде — черной смородине...
Смородина давно уже растет в моем саду. Ягоды заготавливаем на зиму. Листья и почки сушим, а потом готовим из них настои, добавляем в чай. Настои очищают организм от избытка мочевой кислоты и пуриновых веществ, их полезно пить при пиелонефрите, камнях в почках и мочевом пузыре, отеках, задержке мочи, подагре, ревматизме, кожных заболеваниях, гипертонии, аритмии, атеросклерозе, трахоме, простуде.
Григорий ОЩЕНКО, г. Поронайск, остров Сахалин
