Печать
Просмотров: 1532

Еще раз про футбол

Получил новогоднее поздравление от москвички Валентины Владимировны Самойловой. В нем много теплых слов и пожелание: “В мае исполнится шестьдесят лет нашей самой большой Победы. Не пора ли главному редактору на страницах очень любимого мной “ФиС” вспомнить о войне”.

И я стал вспоминать о войне. Как 22 июня ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили... Впрочем, объявили значительно позже. А тогда я проснулся от глухих ударов, сотрясавших наш маленький дом, и увидел родителей, стоявших у серого прямоугольника окна. Мама взволнованно говорила: “Это, наверное, на комбикормовом что-то взрывается”. А папа молчал.

Мне было в то время восемь лет. Мы жили в Киеве на улице Нагорная. № 13. А внизу, в минутах пятнадцати ходьбы по крутому Нагорному переулку, располагалась Куреновка с комбикормовом и другими заводами и стадионом “Спартак”, на котором за неделю до этого я присутствовал на футбольном матче и переживал за своего семнадцатилетнего двоюродного брата и тезку Игоря, игравшего в команде хозяев июля… Но все по порядку.

 

У моего отца было пять братьев. Старший из них умер еще до войны. У него остались сыновья — Игорь и Петр — и жена со странным именем Цецилия, работавшая продавщицей в продуктовом магазине. Ей было трудно управляться с двумя парнями. И они периодически воспитывались в нашей семье. Причем, насколько мне помнится, воспитывать приходилось лишь Игоря. Младший же на четыре года — Петенька, Петюнчик — отличался примерным поведением. Рыженький, в конопушках, он был похож на мать. А Игорь как и мой отец, имел серые глаза и светлые волосы, которые стриг очень коротко. Такую прическу он носил, потому что был футболистом. И уроки в школе он пропускал, потому что был футболистом. И не с теми ребятами дружил, потому что был футболистом. И в семнадцать лет надумал жениться тоже, потому что был футболистом.

Так во всяком случае считали тетя Цецилия и мои родители. А ведь мой отец, как я уже рассказывал (“ФиС”, № 5 за 2000 год) был страстным поклонником футбола. Но увлечения племянника не одобрял. Поскольку считал его чрезмерным, вредящим всему остальному. У них даже случился разрыв. И в то последнее мирное воскресное утро Игорь пришел восстанавливать отношения.

Он зашел к нам по дороге на стадион “Спартак”, где днем должна была состояться игра, и привел с собой девушку, на которой намеревался жениться. Мои родители, по-видимому, уже смирившиеся с неизбежным, пригласили их на обед. А Игорь в благодарность предложил взять меня на футбол, пообещав в целости и сохранности доставить обратно.

Сейчас, когда пишу эти строки, пытаюсь вспомнить невесту Игоря, с которой бок о бок просидел все девяносто минут того футбольного матча. И ничего не получается. Вместо нее в памяти вдруг всплывает, казалось бы, давно забытое, чудное лицо Лили Иванисовой, жившей на нашей одноэтажной, окраинной улице. Она была старше меня на несколько лет и я, наверное, был в нее влюблен. Но бескорыстно, поскольку в мечтах рядом с ней видел не себя, а брата Игоря, перед которым преклонялся, потому что он классно играл в футбол.

Спустя много лет, встретившись с Николаем Борисовичем Махиней, легендарным нападающим, а затем столь же легендарным защитником киевского “Динамо”, выступавшим за этот коллектив с 1931 года, я спросил его: не помнит ли он довоенного футболиста Игоря Сосновского. “Это были вы?” — удивился собеседник. “Нет, мой двоюродный брат”. И тогда Николай Борисович поведал мне, что после присвоения ему в 1940 году звания мастера спорта, он был приглашен участвовать в просмотре молодых игроков из других команд с тем, чтобы самых способных из них впоследствии попробовать у себя в “Динамо”. Так вот, если не ошибается, среди тех, кого взял на заметку, был и спартаковец Игорь Сосновский.

— А где сейчас обретается ваш тезка?

— В первые дни войны он добровольцем ушел на фронт. И пропал без вести. В последний раз его видели в сентябре сорок первого среди тех, кто держал оборону в Голосеево.

— В Голосеево было труднее всего! — со знанием дела говорит Михаил, награжденный медалью “За оборону Киева”. — Там погиб наш динамовский нападающий Иосиф Качкин. Может быть ваш брат сражался рядом с ним?..

Возможно. Я этого не знаю. Да, признаться, особенно и не старался узнать… А больше было некому. Отец вернулся с войны инвалидом. Мама тяжело работала и ухаживала за ним. А Цецилия? Петя? В сорок четвертом его призвали в армию, он был танкистом и сложил голову под Будапештом… В канун двадцатилетия Победы один мой сослуживец принес газету со статьей, посвященной предстоящему празднику, в которой, в частности, упоминался восемнадцатилетний командир танка, заживо сгоревший в нем, так как не захотел сдаться, превосходящим по силам врагам, и вел бой до последнего. Произошло это при освобождении Будапешта, звали же паренька Петр Сосновский.

Не твой ли это родич? — поинтересовался сослуживец.

— Возможно, — ответил я.

Хотя тотчас почти на все сто процентов уверовал, что речь в статье идет о моем брате. Стыдно сказать, но это “почти” сохраняется до сей поры. То ли из нежелания ворошить печальное прошлое, то ли по ленности, я так и не узнал, точно стал ли рыженький, в конопушках маменькин сыночек Петенька, Петюнчик Героем Советского Союза.

А как же тетя Цецилия?

Получив похоронку на Петю, она сошла с ума. Никак не хотела поверить в случившееся. Совсем перестала спать, поскольку боялась пропустить момент, когда принесут письмо от Пети. Не от Игоря, пропавшего без вести, а именно от Пети, на которого пришла “похоронка”.

Однажды, по настоянию мамы, я вместе с ней проведал тетю в больнице для душевнобольных. На первых порах она показалась мне вполне вменяемой, только безмерно уставшей. Но затем вдруг возбудилась, стала бросаться на людей и кричать, что приехал Петя, а его к ней пускают, санитару же, захотевшему ее увести, расцарапала до крови лицо…

Вскоре после того нашего посещения тетя Цецелия умерла.

Игорь СОСНОВСКИЙ